Сергей Марков - Рыжий Будда

Автор: Черт возьми, это клад! Но, главное, это не его рука. Я знаю почерк барона по подписям на допросах трибунала. Странные стихи и, наконец, любопытная бумага о вас самих. Но как вы скромны, Тихон Турсуков! Хотя, впрочем, я уверен, что великие люди принуждают себя быть скромными… Знаете – скромность – давняя традиция, показатель высоких качеств… Ну, пожалуйста, не обижайтесь опять на меня; я просто высказываюсь так же, как и вы… Да, смотрите, я вынул перечитать стихи и увидел внизу надпись, которой не заметил раньше. Странно… Что такое – «не забыть напомнить б. Ю. насчет зеленого горошка». Совсем странные вещи…

Т. Турсуков: Не забудьте дороги, как в прошлый раз; направо из ворот до угла, трамвай напротив сквера… Лучше на двенадцатый номер.

Автор: Хорошо… Здорово все идет, но что значит зеленый горошек?

Автор выходит из дверей на сырую каменную лестницу. Его шаги звучат, как громадные капли, отрывающиеся от потолка подвала. Внизу автор поднимает голову. В пролете лестницы вверху – в раме каменного колодца – виден Тихон Турсуков. Он провожает гостя, кивая головой.

Внезапно автор останавливается и кричит, сложив ладони рупором:

– Тихон Турсуков, послушайте, великие люди едят зеленый горошек?!

Моргун-Поплевкин, волею судеб сделавшийся солдатом Одиннадцатой дивизии генерала Ракича, задумал дезертировать еще в Челябинске, но это ему не удалось. Он ругался, проклинал тяжесть английского вещевого мешка, тусклых гранат Милса и железной, вначале, дисциплины, не дававшей ему возможности пить. После Челябинска Моргуна-Поплевкина заставляли брать на мушку своей винтовки миасских литейщиков и белорецких мастеровых; перед ним промелькнули сожженные под Верхнеуральском станицы, башкирские деревни, поставлявшие егерей, которые через месяц начинали бунтовать, требуя введения на земле своей родины Кантонных Управлений, по примеру Швейцарии.

Долго рассказывать о том, что в жизни Моргуна предшествовало той минуте, когда он снял с себя погоны, синюю дабовую куртку и английскую шинель, сделавшись все же красноармейцем отряда имени Мексиканской Компартии, действующего на границе Монголии.

Приходится все-таки сказать несколько слов о его бегстве.

Армия, в которой находился Моргун-Поплевкин, разбитая наголову в Оренбургских степях, неслась на юг, к Орску, на реку Кумак. Здесь полководцы хотели сдержать натиск красных частей, укрепиться и снова ринуться на срединные поля России, но судьба заставила белые легионы увидеть солончаки, горькие колодцы и полынь Иргизских степей. Уже за фортом Карабутак людям открылись жаркие, слепящие просторы. Казалось, что само багровое солнце затерялось, потонуло в пучине этих соленых песков, и за ним надо идти прямо на юг, раздвигая горизонты, чтобы в конце концов погибнуть, не найдя солнца.

Люди падали, изнемогая от жары и жажды, толпами бежали к случайным лужам, отодвигая в стороны трупы павших лошадей, пили густую зеленую воду и плакали от радости, утолив ненасытную жажду.

Моргуну не пришлось пить такой воды; еще в станице Ново-Орской бродяга, с несколькими обозными, успел нагрузить целую фуру большими пятнистыми арбузами. Арбузы накалились на степном солнце, сделались дряблыми, их корка походила на размокшую кожу, и все же люди ели этот сладкий студень – почти украдкой, чтобы не видели и не отняли другие – более сильные и жестокие.

За день до побега Моргун-Поплевкин полез в фуру за арбузом, вытащил теплый шар и только собрался разбить его о колено, как вдруг услышал страшный, летящий к самому небу, женский крик.

Моргун от неожиданности выронил арбуз из рук, не замечая, как он разбился. Люди соскакивали с подвод и бежали куда-то вперед, в голову обоза, поскальзываясь на солончаковой земле. Поплевкин ругаясь, встал во весь рост на повозке, силясь разглядеть то, что произошло впереди.

Но увидел лишь, что сквозь чащу тел пронеслись поднятые, белые, женские руки, мелькнуло лицо, но ни лицо, ни руки не вырвались из кольца людей. Над толпой поднялся приклад, потом взлетел одинокий выстрел; вслед за выстрелом все затихло.

Поплевкин сел в фуру, но вдруг вскочил, как ударенный. Мимо него, разбрасывая толкущихся на месте солдат, быстро пробежал кто-то, кого Поплевкин не мог узнать сейчас, но которого он знал всю жизнь так же хорошо, как и себя самого. У людей бывает такое чувство, которое они вряд ли смогут объяснить. Оно похоже скорее на страх, чем на растерянность. Чувство это вырастает мгновенно, как волшебный цветок факира, причем корни его бывают скрыты в необъяснимом.