Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

И вот – служба исполнена. Тело усопшего препоручается гробнице, а душа – Богу.

«Ибо Он не презрел скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его, когда тот обращался к Нему».

Четверо воинов подняли тяжелый гроб с возвышения и понесли его к усыпальнице – в самый дальний придел собора. Эд не удостоился даже отдельной гробницы – он сам высказал незадолго до смерти такое пожелание, понимая, что медлить с похоронами будет нельзя. Соборный служка уже отодвинул плиту, прикрывавшую лестницу, которая вела в крипту. Гроб снесли вниз, в склеп и установили его на широкой гранитной плите, одной из немногих пустующих, в затхлой темноте крипты. Затем живые вышли, плиту с тяжким грохотом задвинули, и короля франков Эда, первого и последнего этого имени, навсегда не стало на этой земле.

Авель осенил крипту крестным знамением. Опустил руку. И вздрогнул. Пока Эд был болен, а затем мертв, но не погребен, все помыслы Авеля без остатка принадлежали ему. А как же иначе? Ведь он был королевским духовником. Но теперь, когда Эда больше не было, он мог подумать и о себе. И потому именно, что он был королевским духовником, Авелю стало страшно. Слишком многое было ему теперь известно… о короле… о его происхождении… о его предсмертной воле… и о Роберте. Особенно о Роберте. А он скоро придет… непременно придет… яко скимен, рыкающ в ловитвах… Что ждет тогда королевского духовника?

Он шел по пустынной площади под пронизывающим ледяным ветром, но не ветер леденил его кости. Давно прошли те времена, когда он по-юношески безрассудно относился к смерти и, не сознавая опасности, рисковал жизнью из-за пустяков. Но и тогда он вовсе не жаждал мученического венца. И теперь тоже. Он уже знал муки. И он видел муки. И не хотел их. К тому же, если болезнь есть наказание Господне, то пытки и казни придумал человек.

– «Избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою», – невольно прошептал он строку из псалма, который читал на похоронах и который никак не выходил у него из памяти.

Роберт убил королеву, которой он не раз был обязан жизнью. Что он сделает с былым собратом по школе, которому он ничем не обязан? Скрыться? Но что будет с обителью, волей Провидения отданной под его руку? С маленьким Винифридом, его подопечным и духовным сыном?

Обуреваемый сомнениями, он подошел к вратам монастыря и с удивлением увидел подле них Фарисея и Винифрида. У их ног на земле стояли две объемистых набитых котомки, а мальчик, одетый тепло, как для пешей прогулки по морозу, держал в руках какой-то сверток.

– На, оденься, – сказал Фарисей в своей обычной манере. – А то посинел весь.

Сверток в руках Винифрида оказался меховым плащом. Авель принял его и закутался.

– Как только ты ушел, – продолжал Фарисей, – мы с малым все уложили. Здесь одежда, еда, какая на поварне нашлась, и там же прихватили ножи. И пара богослужебных книг. Все, что вам может понадобиться в дороге.

– Нам? – тупо переспросил Авель.

– Вам с Винифридом. Ты, конечно, и сам понимаешь, что должен бежать отсюда. Но и мальчику, если Роберт узнает, что тот крестник королевы – а он узнает, найдутся добрые люди, – не сдобровать.

Авель согласно кивнул, но тут же растерянно спросил:

– А братия?

– Большинство твоих монахов уже разбежалось, если ты еще не заметил… и другие разбегутся. Опасная вещь – королевское покровительство… А если кто останется… кстати, один из таких умников сегодня с утра замуровал дверь в баню. Черт его знает, может, он и прав. Но тебе до этого уже дела нет. Спасайся и спасай мальчишку.

Авель вздохнул. Возразить старому другу было нечего.

– Куда ты пойдешь?

Приор напряженно задумался.

– В Веррин, наверное… Оттуда уж не прогонят. И госпожа Гисла всегда любила Винифрида.

– Да, это ты, пожалуй, правильно надумал. Ступайте в Веррин.

– Постой, а как же ты? – спохватился Авель.

– Я? Я остаюсь.

– Но ты же сам сказал…

– Я сказал – вам нужно бежать. А я на вас буду висеть, как мельничный жернов на шее. И невместно мне бегать, безногому. – Лицо Фарисея было жестким и суровым, когда он произносил эти слова, но тут же на губах появилась знакомая издевательская усмешка. – Да и любопытно мне посмотреть, чем все это закончится.

Авель чувствовал, как глаза его наполняются слезами, а это было неприлично ни возрасту его, ни сану. Шагнув вперед, он обнял калеку и тихо произнес:

– Храни тебя Господь, Фридеберт.

– Прощай, брат школяр… отец приор.

Фарисей проводил их до ближайших городских ворот, которые более не запирались, и еще долго стоял, глядя, как Авель с Винифридом, подхватив котомки, спускаются по склону к дороге, за которой темнел безлиственный лес. Затем, тяжело навалившись на костыли, заковылял обратно к обители.