Иван Наживин - Иудей

Ослепительно блещущая Александрия надвигалась все ближе и ближе. Уже можно было ясно различить лес мачт в гавани, видны были сверкающие шлемами и оружием легионы и толпы людей повсюду: по набережным, балконам, крышам, пальмам… Корабли бежали. Сердца бились: Александрия была началом похода на Рим!

И вот точно острые мечи разрезали пылающий воздух резко-звенящие звуки труб, и среди восторженного рёва толп — чем они, собственно, восторгались, им было неизвестно, но от этого их восторги были только пламеннее, — первый корабль вошёл в тихую гавань, матросы бросились подбирать паруса, и скоро на пристань полетели чалки. Тиверий Александр — уже старый, но крепкий и стройный воин в блистающих доспехах — первым встретил грузного Веспасиана. Легионы, потрясая оружием, разразились кликами. Взволнованный Веспасиан только теперь окончательно поверил, что он — владыка вселенной. Тит сиял: для него открылся в эту минуту короткий путь на Палатин. И первой мыслью его была мысль о ней, златокудрой, которую он за любовь её поднимет на недосягаемую высоту…

Среди кипящих водоворотов пёстрой, горластой, неизвестно вдруг отчего очумевшей толпы блестящее шествие в сопровождении сверкающей реки легионов направилось в беломраморный дворец, в котором, казалось, так ещё недавно жила, любила и умерла Клеопатра…

«А теперь поживёт и моя Ценида, — подумал про себя Веспасиан. — О-хо-хо-хо… Вот она, жизнь-то человеческая!..»

Ценида была его любовница, женщина, как и он, невысокого происхождения…

На ступенях храма Озириса стояла какая-то белая величавая фигура, на которую оглядывались все.

— Кто это? — спросил Веспасиан Тиверия.

— Знаменитый философ Аполлоний из Тианы, — отвечал тот. — Он путешествует по Египту и теперь вышел, видимо, приветствовать императора…

Аполлоний в самом деле величаво склонился перед Веспасианом. Тот небрежно милостиво кивнул ему головой: он невысоко ставил философов. Может быть, раньше знаменитый мудрец и обиделся бы за это пренебрежение к нему, но Аполлоний начал решительно уставать от людей и их бесплодного кипения. Тут, в Египте, его буквально замучили все эти гностики, орфики, пифагорейцы, психики, пневматики, их истины, их боги, их споры. Теперь, к старости, царство мысли представлялось уже Аполлонию не в виде цветущего сада, как прежде, а в виде тех туч песка, которые нёс иногда ветер с ливийской пустыни, которые омрачали солнце и лишали все живое возможности не только радоваться, но даже просто дышать…

И не успел Веспасиан привести себя после пути в порядок, как вокруг него закипели интриги. Он привык к этому и был совершенно спокоен: он своё дело знал. Прежде всего он ощутил враждебный напор в сторону Дельты, где жили исключительно иудеи: раз они в Иудее имели дерзость подняться против Рима, вполне естественно было бы ударить здесь по ним так, чтобы и мокро не осталось. Когда-нибудь с проклятым народом этим нужно же покончить!

— Пустяки, — сказал спокойно Веспасиан. — В Иерусалиме они поднялись против Рима и будут наказаны так, как следует, а там, где живут они спокойно, зачем я буду трогать их? Мне нужны деньги, деньги у иудеев, так зачем же я буду бить их по голове?..

Тиверий Александр промолчал, а Иосиф просиял: продав иудеев, он продолжал ставить на патриота.

— Большинство греческих и римских писателей в установлении истины о возникновении мироздания ошибались, — сказал он. — Это случилось потому, что они были незнакомы с нашими священными книгами. Но все они до единого свидетельствуют о нашей глубокой древности…

В те времена древность происхождения народа считалась равносильной благородству его происхождения.

Сразу, как всегда, закипел горячий спор.

— Но Манефон и другие пишут, что иудеи в древности были только прокажёнными египтянами, изгнанными из Египта, — сказал один из спорщиков. — А почитай, что пишет Алион… Они в пути заболели, кроме проказы, ещё какими-то бубонами и должны были поэтому остановиться и отдыхать. Отсюда и пошла их пресловутая суббота, саббат, ибо египтяне называли бубоны «саббатозис».

— Антиох Эпифан, по словам того же Апиона, нашёл в иерусалимском храме человека, которого иудеи заперли и откармливали как свинью; потом таких пленников они убивали, вкушали от их внутренностей, приносили над трупами клятвы в ненависти к грекам, а трупы бросали в яму…

— А эта история с Фульвией в Риме! — воскликнул молодой красивый воин. — К ней пробился как-то иудей, выдававший себя за великого знатока в иудейском законе, которому Фульвия была привержена. И вот он со своими товарищами уговорили Фульвию, чтобы она послала в иерусалимский храм дар из пурпура и золота. Конечно, все это они прикарманили себе. Сатурнин, муж Фульвии, пожаловался на них своему другу, императору Тиверию, и тот сейчас же приказал, чтобы все иудеи оставили Рим. Четыре тысячи их были тогда отправлены солдатами в Сардинию…