Валентин Пикуль - Янычары

— Где? — спросила Эсмэ.

— Перед собой, но опутанного цепями, как это и обещал мне Саид-Али, поклявшийся мне в этом на Коране…

Селим III сказал сестре, что в ответ на падение Измаила турецкий флот ответит разгромом Севастополя. Широким жестом султан обвел гигантскую панораму рейда. Корабли, корабли, корабли… Тысячные толпы морской пехоты, вчерашних корсаров, наводивших ужас на всех мореплавателей — от фортов Гибралтара до памятников Яффы — заполняли трюмы судов, галдели на палубах; в корабельных лавках не успевали варить йеменский «мокко», торговцы не успевали набивать благоуханным «латакия» курительные трубки болтливых «кальонджу» (солдат морской пехоты, набранной из жителей Анатолии).

— Ты молчишь? — спросил султан у сестры.

— Скажу, — отвечала Эсмэ. — Женское сердце подсказывает мне, что я останусь вдовой, и… кто станет моим мужем?

Вторым ее мужем будет тот свирепый янычар, который сейчас в болгарском Разграде торговал скотом на базарах, и, обходя ряды торгующих крестьянок, он пальцем пробовал на вкус деревенское масло.

— Дрянь! — и вытирал пальцы о свои шальвары…

Вот этот человек и станет мужем прекрасной и умной Эсмэ.

Светлейший перевернулся на другой бок. В животе сильно бурлило. Сам виноват. Нельзя же шампанское заедать репой! В покоях князя шумело, будто роились шмели над старой колодой. Это в углу бродили кислые щи, запечатанные в бутылках, и в каждую бутыль была брошена изюминка — для приятного брожения.

— Щей хочу! — капризно крикнул Потемкин. Мигом вбежал казачок, открыл бутыль и в потолок ударила пенная струя фонтана, обрызгавшая светлейшего. Казачок скакал и прыгал, силясь рукою удержать щи в бутыли.

— Где изюминка? — заорал князь, отряхиваясь. — Куда ты, байстрюк, подевал мою изюминку?

— Эвон, — показал мальчишка на потолок. Изюминка прилипла к потолку, вызвав новые эмоции.

— Жаль, — сказал светлейший. — Привык я кислые щи закусывать сладенькой изюминкой…

Снова лег. Прислушался к животному бурчанию. Вспоминал, что сделано, а что предстоит сделать. Дернул сонетку звонка:

— Саблю мне… ту, что с рубином в эфесе.

После чего велел звать из госпиталя янычара, которого недавно привезли на телеге — всего изрубленного. Светлейший с интересом осмотрел его голову, всю в шрамах.

— Хорош! Тебя, братец, казаки, вижу, будто капусту, саблями шинковали… Сознавайся, сколько наших угробил?

— Не помню, — поежился янычар.

— Умен, если не помнишь. Я ведь думал, что ты не жилец на свете… Водку, скажи, пьешь?

Янычар от водки не отказался. В разговоре выяснилось, что по имени он Рашид-Ахмет-ага, сам из племени лазов, живущих в Колхиде, смолоду немало разбойничал, грабя и турок, потом служил султану, у которого и стал «агою» (начальником).

Одинокий глаз Потемкина источал жалкую слезу:

— Возблагодари Аллаха, что наши лекари, почитай, из могилы тебя вытянули. Но казаки сказывали, что драчун ты храбрый, мы таких уважаем, в знак чего и дарю тебе, яко офицеру, вот эту саблю… с рубином, видишь? А теперь — убирайся.

— Куда? — оторопел Ахмет-ага.

— Хоть к султану, хоть обратно в Колхиду, нам все равно…

В самый разгар лета 1791 года Потемкину доложили, что Измаильский отряд Кутузова форсировал Дунай, перенеся боевые действия на его правый берег, он атаковал и рассеял турецкий «табор», захватив немалые трофеи, даже знамена и пушки.

Об этом же вскоре известился и султан Селим.

— Все неприятности со стороны Севера приходят от одноглазых, — сказал он. — Может, именно эти кривые шайтаны и приносят русской царице удачу?..

Флот ушел в море — для расправы над Ушак-пашой.

Над мечетями и банями Константинополя опустился покой жаркого летнего зноя, из дверей кофеен слышалось ленивое звяканье кувшинов с прохладной водой и чашек с черным кофе. Была душная августовская ночь, когда Селим III пробудился от выстрелов с Босфора. Напротив дворцового мыса Сарай-бурну стоял корабль, выстрелами из пушек умоляя о помощи. Султан с трудом признал в нем «Капудание» — алжирского флагмана Саид-Али. В темноте было не разглядеть, что с ним случилось, но вскоре к Вратам Блаженства доставили паланкин, в котором лежал израненный Саид-Али («страшный лев Алжира и любимый крокодил падишаха»). Носильщики опустили паланкин на землю.

— Вижу тебя, — сказал султан, — но где же… флот?

— Прости, султан, сын и внук султанов, — отвечал Саид-Али, — я не знаю, где флот. Корабли раскидало по морю от самой Калиакрии до берегов Леванта… флота не стало!