Иван Кратт - Великий океан

Гляди! шепнул Павел, указывая на правый борт.

Далеко в темноте, то появляясь, то пропадая, мерцал небольшой огонек. Это был бортовой фонарь шхуны. Корсар, как видно, хорошо знал бухту и спокойно пережидал здесь бурю.

Осторожно, чтобы не скрипнуть досками узкого трапа, Лещинский поднялся по лестнице, сдвинул крышку люка, осмотрелся. Бот раскачивался и скрипел, била в борт волна, кругом темно и пусто. Лишь по-прежнему в ночном мраке золотилась колеблющаяся световая точка. Помощник шкипера выбрался на палубу, тихонько опустил крышку. При движении плащ у него распахнулся, на секунду блеснул оранжевый глазок фонаря.

Лещинский поспешно запахнул полы одежды, некоторое время стоял возле люка. На палубе никого не было, хлопали обрывки снастей, где-то далеко, за невидимыми скалами, гудел океан, глухо ревели буруны. Мерно стучала внизу помпа.

Час назад, когда заметили огни корсара, Павел созвал оставшуюся команду и приказал заняться исправлениями повреждений. На рассвете надо незаметно покинуть бухту. Двое матросов были поставлены на откачку воды из трюма, третий вместе с Павлом сшивал старый запасной парус, Лещинский заделывал течь. Наружные работы оставили до утра. Мачта и руль уцелели это было самое главное.

Только боцман неподвижно лежал на узкой койке. У него был разбит позвоночник. Старик тупо и безнадежно стонал. Тонкий огарок озарял его вытянувшееся лицо, серые обескровленные губы. Изредка он умолкал, медленно шевелил пальцами. Ему недолго оставалось жить.

Убедившись, что никто не приметил ухода, придерживаясь рукой за обломки перил, Лещинский приблизился к борту, обращенному в сторону мелькающего огонька, вынул из-под плаща фонарь. Сквозь толстые, защищенные сеткой стекла сочился мягкий, неяркий свет. Подняв фонарь над головой, Лещинский несколько раз взмахнул им, словно проводя черту, затем быстро опустил вниз, привязал к борту.

Дальний огонь продолжал мигать по-прежнему. Все так же плескалась волна, шумел ветер, выстукивал внизу насос. Завернувшись в плащ, сливаясь с темнотой, Лещинский ждал. Он привык ждать. Пятнадцатилетним подростком ждал смерти аббата, своего воспитателя, чтобы овладеть его экономкой, смиренно развратной рыжей Франческой. Не дождавшись, проник в спальню, убил появившегося на пороге аббата. Ждал у публичных домов Вены, где продавала себя Франческа, потом сам научился торговать ею. Троих, побогаче, прирезал. Авантюрист, не знавший ни родины, ни нации, в конце концов перебрался в Россию, попал на каторгу. Ждал на Соликамских рудниках побега каторжан политических. Выдал их. Получил свободу, принял православие. Тридцатилетний, умный, бывалый, водил корабли в Японию, на Алеутские острова.

Тихий и скромный с сильнейшими, наглый и жестокий со слабыми, он был угоден своим хозяевам. Грабеж превосходил торговлю, бобровые шапки и воротники пахли кровью, но для разбойников туземцы не были людьми. Шкипер судна, на котором служил Лещинский, ставил спина к спине нескольких алеутов, стрелял в них из штуцера. Хотел испытать, «в котором человеке остановится пуля». Пуля застревала в четвертом. Вырывал глаза юношам, заглядывавшимся на его любовницу. За обедом распорол живот алеутке, съевшей приготовленный ему кусок китового мяса.

Лещинский смотрел, улыбался и ждал. Мерещился свой корабль, остров, могущество и власть.

Баранов прикончил хищников. Лещинский перешел к Баранову. Доверие правителя могло дать все. Могло, если бы не вернулся Павел. Неужели 0Кейль опять прозевает?..

Лещинский недолго стоял у борта. Свет на шхуне неожиданно исчез, вместо него появились сразу два огонька, быстро погасли. Помощник облегченно вздохнул, снова поднял фонарь, поводил им в воздухе, затем спокойно швырнул в море.

Всю ночь стучала помпа, сшивали парус. Несмотря на разбитый борт, воды в трюме оказалось не много, пробоина была у самой палубы. Груз тоже не пострадал. Связки бобровых шкур Лещинский отлично разместил при отплытии. Уцелели припасы.

Павел часто выходил на палубу, всматривался в непроглядную темень. Никаких признаков близкого рассвета! Тяжелые облака укрывали небо, спускались до самой воды. Погас и огонь на шхуне. Казалось, ночь будет тянуться всегда. Боцман уже не стонал, лежал с широко открытыми мутными глазами. Мигала свечка.

Когда наконец за кормой посветлело, Павел помог вытащить наверх холстину, достал подзорную трубу. Пока матросы возились у реи, юноша тревожно пытался разглядеть бухту. Но темнота еще не рассеялась, смутно проступали очертания корабля. Зато стало тише, шторм прекратился, не гудел ветер.