А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 2)

– А ни вот столько не уразумел, – показал на край пальца Борис Алексеевич. – «Кольма тольми»… вот те и разбери!

В глазах монаха засквозила неподдельная скорбь.

– И сам-то я, князь ласковый, не разумею. Колико годов настоятель в голову мою сиротскую сию премудрость вколачивал, а ни в какую! Словеса словно бы и постиг из Матицы, а чтобы уразуметь, что к чему, – нет, не дано мне Господом Богом.

Он жалко вздохнул и ещё быстрее застрекотал:

– Глаголют бо и тии, иже оструумею той добре извыкли суть, стадий мнят круга земна двадцать тем и пять тем и ти две, а премерение ея боле восьми тем…

Пётр вцепился пальцами в свои кудри, сердито пыхтел и, как недовольный на волчицу-мать волчонок, злобно цокал зубами.

– …Солнечных премерений… – закрыв глаза, барабанил монах, – мнят боле…

Голицын не выдержал и, пригнувшись, щёлкнул изо всех сил пальцами по переносице рассказчика.

Монах от неожиданности поперхнулся обрывком слова и оглушительно чихнул.

– Аль будет? – с надеждой воззрился он на князя.

Пётр соскочил с лавки и обнял колени Голицына.

– Пущай попримолкнет. Не можно мне боле слушать его.

Но Борис Алексеевич, отвернувшись к окну, чтобы не выдать искреннего своего сочувствия царевичу, строго заметил:

– Не силён я положенные царицею сроки для науки твоей отменять. – И брызнул слюной на монаха:

– Будет тебе Матицей потчевать. Почни сызнова из Азбуковника.

Точно рассыпавшееся по степи стрекотанье кузнечиков, хлынул поток навек заученных слов из уст монаха:

– Асиди есть трава, от нея бегают нечестивые духи, а растёт она во индийских странах… А рукописуется «аз» тако, царевич…

Поспешно начертав на бумаге каракулю, которая, по его мнению, изображала букву «а», он помчался дальше.

– Балена – рыба морская, а величество ея бывает в длину шестьдесят сажен, а поперёк тридцать сажен. И егда учнёт играти, тогда гласом кричит, что лютый зверь. А на носу у нея вверх – что две трубы дымные велики, а как прыснет – и от того прыску корабль потопит, как близко тое рыбы корабли плывут…

– Стой, погоди! Убьёшься! – расхохотался Борис Алексеевич и схватил руку монаха, молниеносно выведшую букву «б».

Развалившийся на лавке царевич приподнял голову, сонливо пожевал губами и снова поудобней улёгся.

Голицын выглянул на двор. Из-за клочьев рассеянных туч несмело щурилось на землю солнце. Туман над лесом поредел, в его прозрачную ткань вплетались золотые узоры тонких, как запах только что скошенной травы, лучей. На потешной площадке, посредине двора, сбившись тесным кружком у серебряной лужи, нетерпеливо переминались с ноги на ногу сверстники царевича, «робятки Петровы», как их называл Борис Алексеевич: спальники, стольники и карлы.

Завидев Голицына, карла Никита Комар, подобрав полы малинового кафтана на беличьем меху с золотыми пуговицами, вскочил на спину к карлу Родионову Ваське и, оглушительно заверещав, поскакал к окну.

Князь незло погрозился и отошёл в глубь терема.

– Сдаётся мне, пора и кончать, – лукаво склонился он над царевичем.

Словно какая-то могучая сила сбросила Петра с лавки.

Не успел монах разогнуться, как почувствовал на спине седока.

– Эй что ли, чёрная немощь! – забарабанил Пётр по загривку возницы и поскакал на нём в сени. Подстерегавшие у двери карлы вцепились монаху в бороду.

– Жги ему очи, чтоб не томил царевича премудростями окаянными!

К крыльцу, то мяукая, то лая лисой, на четвереньках подползли два других карла: Емелька и Ивашка Кондратьевы.

На дворе один из «робяток», Андрей Матвеев , сын сосланного боярина Артамона Сергеевича, наспех построил в ряды товарищей.

В первом ряду крепкой стеной стали Лев, Мартемьян и Фёдор Нарышкины [40], за ними – пониже ростом – Василий, Андрей и Семён Фёдоровы, ниже – Кирилло Алексеев, Иван Иванов с Гаврилою Головкиным [41], потом Автоном Головин [42], князья Андрей Михайлович Черкасский с Василием Лаврентьевичем Мещерским и, наконец, князь Иван Иванович Голицын [43]с Иваном Родионовичем Стрешневым.

Черкасский, как воевода, заупрямился было: «Негоже мне ниже Кирюшки стоять!» – но Андрей Матвеев [44]так выразительно поднёс к его лицу кулак, что он поспешил без дальнейших слов подчиниться воле товарища.

Оправив кафтан и, в подражание знакомому немцу-офицеру, выпучив серые глаза, Андрей взмахнул рукой.

Двор зазвенел дружным и стройным приветствием:

– Пол-ков-ни-ку пол-ка Пе-тро-ва – Пе-тру ца-ре-ви-чу-урра!