А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 2)

По заросшему дремучею бородою лицу тяжело ползли свинцовые тени, а из-под закрученных усами бровей, как у взбесившегося волка, жутко глядели налитые кровью глаза.

– Жив ли человек предо мною? – повторил, поёживаясь, Иван Андреевич и на всякий случай отошёл поближе к холопам.

– Жжжив! – выплеснул наконец гость. – Ты ли вот жжив? Не подавился ли добром моим, господарик разбойный?

Изобразив всем существом своим предельное негодование, Микулин схватил со стола ковш и бросил его в обидчика. Купчина едва успел отскочить. Рванув на себе ворот шубы, он с неистовым криком ринулся на хозяина.

– На! Бей! Добивай! Всё бери! До остатнего!

Шуба, кафтан, сапоги, кошель с казной – всё полетело на голову Ивана Андреевича.

– Бери! До остатнего! Всё! Бери, христопродавец! Бери, Никонов опаш [5]! – И выбежал на двор.

Не на шутку перепугавшийся было Иван Андреевич неожиданно повеселел.

– Слыхали? Сей одержимый не только меня хулит, но и противу порядков новых злоумышляет! Никонианством нас попрекает, а того в толк не берёт, что и сам государь наш Феодор Алексеевич тремя перстами святой крест творит!

На купчину, по первому знаку господаря, навалились все восемь пар холопов и легко связали его.

Чванно оттопырив губы, Иван Андреевич ушёл в хоромины. За ним, так же надменно, зашагал дьяк.

– Каково вышло – то? – улыбнулся помещик, едва очутился наедине с приказным. – Ты как смекаешь, Арефий?

Дьяк вкусно причмокнул и кончиком языка облизнул лезущие в рот усы.

– Да уж как ни верти, а быть купчине за молвь его на дыбе-матушке.

– Быть! – топнул ногою Микулин. – А и пруткошествовать ещё ему в студёные земли! Небось не отопрёшься ты от того, что слыхал, как он государя чертил?

Арефий покрутил носом, обнюхал воздух и вдруг вспомнил то, чего никогда не думал говорить торговый гость.

– Как же, Иван Андреевич! Как же! Всё слыхал! И словеса его чёрные про государя, и про весь царский род, и про государственность нашу! Как же, как же, Иван Андреевич!

Порывшись в сундуке, помещик достал кусок бархата.

– С собою возьмёшь аль ужотко прислать тебе?

– Ужотко пришли, милостивец. Неладно отсель мне с гостинцем отбыть.

Дьяк помялся немного, скребнул спиной о косяк двери и с умилением воззрился на хозяина:

– А опричь товару, печаловался купчина, двести Рублёв денег… того… дескать, ночью – то… вроде было, и не стало…

Микулин укоризненно покачал головой:

– И мздоимлив же ты, душа приказная!

Однако сейчас же подошёл к изголовнику, достал горсть серебра и передал дьяку.

После долгого обсуждения Иван Андреевич и дьяк решили, что с ограбленным купчиною выгоднее всего расстаться по-хорошему.

Дьяк пошёл обламывать торгового гостя.

– Ну ладно. Ну, обскажешь про разбой про микулинский. А корысть какая тебе? Неужто сим от дыбы убережёшься? Поди, ведаешь, чего хлебнёшь за словеса за крамольные.

– Нету крамолы за мной! – упрямо замотал головой купчина. – И в думках не мыслил я царя хулить!

– Ишь ты! – прицыкнул Арефий. – Выходит, твоему слову веру дадут, а наше всуе оставят?

Придя немного в себя и всё обстоятельно взвесив, купчина понял, что попал впросак.

– Видно, негде правды искать, – заломил он руки, – когда неправдотворствуют господари. Добро уж! Сдаюсь на мир!

До захода солнца пировал Иван Андреевич, потчуя усердно торгового гостя. Перед расставанием охмелевший купчина не читая подмахнул своё имя под росписью, услужливо составленною дьяком. В росписи был подробно описан ночной разбой и на все лады выхвалялось мужество Микулина, подоспевшего с людишками на помощь ограбленному каравану.

Иван Андреевич ни за что не хотел отпустить гостя с пустыми руками.

– Коли побратались, ничего не жалко для друга, – приставал он к купчине с поцелуями. – Христа для возьми вороного с колымагою моей лучшею!

А на дворе вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ба! Хочешь первую раскрасавицу-девку?

Гость облизнулся.

– Пошто не хотеть!

Выслушав приказ господаря, дворецкий побежал в починок, к избе Памфила.

Тихо было в избе убитого. Сам хозяин лежал на столе в сколоченном наспех Фомкой гробу. На восковом лице был разлит такой глубокий покой, какой и не снился живому Памфилу. Фомка сидел за столом и неотрывно глядел на отца, точно искал у мёртвого ответа на какой-то страшный, неразрешимый вопрос.

– Эй, Лушка, аль спишь?

Фомка вздрогнул от неожиданного крика дворецкого и шарахнулся в угол к сестре.