Юлиан Семенов - Непримиримость

…Одним из таких человеко-искр был Феликс Дзержинский.

"Вице-директору

Департамента полиции

Е. Высокоблагородию Зуеву Н. П.

Милостивый государь Нил Петрович!

Памятуя о Вашем любезном разрешении обращаться прямо к Вам минуя инстанции Департамента, рискую переслать Вам запись обмена мнениями между двумя иностранцами в Гельсингфорсе — сразу же после окончания конференции РСДРП посвященной тактике социал-демократии в Третьей Гос. Думе.

Агентура осуществлявшая запись разговора на листки вынесла впечатление что один из собеседников был немцем в то время как второй — несмотря на знание языка — не есть немец по урождению а скорее всего поляк.

Эта точка зрения подтверждается также и тем, что один из собеседников по имени Фриц обращался ко второму как к Йозефу — вполне немецкое имя, но, однако ж дважды произнес его имя как Юзеф, что и дало нам возможность выдвинуть гипотезу о польском происхождении второго собеседника.

Некоторые реплики записать не удалось ибо собеседники порою переходили на шепот Однако и то что мои люди услышали ("Йозефа взяли в наблюдение по поводу возможного участия в конференции РСДРП, якобы проходившей в Гельсингфорсе под руководством государственных преступников Ульянова, Плеханова, Троцкого и Дана) дает возможность судить как о мере осведомленности врагов о наших делах, так и о том, сколь сильна их организованность вообще.

Ниже присовокупляю запись беседы.

"Фриц. — Почему не захотел, чтобы я тебя навестил в Петербурге?

Йозеф. — Я там на нелегальном положении… Стоит ли тебя подводить под удар?

Фриц. — Я — вольный журналист и фотограф… Что мне могут сделать ваши… (следует безнравственное определение русских властей).

Йозеф. — Могут сделать, что захотят. Ситуация становится угрожающей. Так что террор властей будет продолжаться. Ваша пресса печатает про Россию слухи спекуляции домыслы. Я бы поэтому хотел чтобы именно ты запомнил то, что я тебе расскажу. Задавай любые вопросы. Уточняй если непонятно. Но запиши что я расскажу и пусть твои коллеги оперируют именно этими данными — они отражают объективные процессы свидетелем которых я был.

Фриц. — Даже когда сидел в тюрьмах?

Йозеф. — Русские тюрьмы — это университеты. Там встречаешь самых умных. Есть чему поучиться Да и вести с воли приходят регулярно, — многие охранники жизнью недовольны их семьи влачат жалкое существование, они — это чисто российский парадокс — тоже хотят перемен. Только боятся произнести слово революция.

Фриц. — Я готов записывать.

Йозеф. — Итак пятый год… Западная пресса пишет что русская революция явилась следствием неудач в войне с японцами. Это неверно ибо преуменьшает ее прогрессивную сущность. Война приблизила революцию поскольку обнажила все социальные и экономические язвы империи. Но забастовки шли задолго до военного краха. А сколько лет погромы сотрясали империю? В каторге и ссылке люди томились практически всю историю России. Когда мы победим надо будет очень внимательно поработать в архивах, порою мне сдается что война была в какой-то мере спровоцирована сферами чтобы задавить наше движение обернуть патриотизм против революционеров, а победив, провести жесточайшие карательные меры, чтобы навсегда потопить в крови самое возможность выступать против самодержавной тирании…Отметить себе стадии нашей революции… Первая. Экономический и военный крах, рост дороговизны, деспотизм местного начальства понудил матерей и кормильцев поднять хоругви и крестным ходом, во главе с попом Гапоном, выйти к Зимнему — молить царя о милости. Возобладала традиционная вера в то, что вождь не знает правды, ее от него скрывают бюрократы, надо открыть царю-батюшке глаза на происходящее, и он все в одночасье изменит. Изменил, приказал стрелять в подданных. Так случилось «красное воскресенье», которое мы называем «кровавым».

Фриц. — Это девятое января девятьсот пятого, да?

Йозеф. — Именно. После этого начался второй период революции… Впрочем, точнее бы назвать все то, что было до пятого года, до кровавого воскресенья, первым этапом, красное воскресенье — вторым, а уж волна забастовок, террор войск и полиции, демонстрации, повальные аресты— вплоть до октября девятьсот пятого — третьим. Когда же, несмотря на террор властей, запылали помещичьи усадьбы, восстал «Потемкин», выросли баррикады на улицах городов, начался четвертый этап — вооруженное восстание и, как следствие, манифест семнадцатого октября, суливший подданным не только Государственную думу с совещательным голосом, но свободу слова и многопартийность. Павел Милюков зарегистрировал провозглашение своей партии «Народной Свободы», иначе именуемой «конституционно— демократической», «кадетской», либералы, земские деятели — то есть врачи, учителя статистики, часть дворянства, юристы, профессура — стали ее костяком. Я бы определил ее центристской; идеал кадетов — конституционная монархия, типа британской. Левоцентристской партией можно назвать трудовиков; я бы определил их как левых кадетов… Ну и социал-демократы. Эсеров власть в Думу не пустила — бомбисты. Александр Гучков, за которым стояли ведущие промышленники России и крупные аграрии, провозгласил партию «семнадцатого октября», «октябристы», правоцентристы. Шовинистический, великорусский правый блок провозгласили Марков — второй и Пуришкевич. Самую правую часть этих правых возглавил доктор Дубровин, зарегистрировав свой «Союз Русского народа»; программа его уникальна: «назад, к самодержавию, во всем случившемся виноваты все, кто угодно. Англия, масоны, поляки, евреи, армяне, декаденты, Максим Горький, французские импрессионисты, но только не русские люди, их, доверчивых, нагло обманули иноверцы, иноплеменной элемент, вековой заговор Европы против России»… Горько и смешно, право…