Людмила Шаховская - Вдали от Зевса

Все сбылось, как предрекали остерегавшие любимцы, но старик-царь долго не замечал своей роковой ошибки, ее дурных последствий, по недосугу заниматься семейными делами за массою хлопот более важных об интересах государства, – не замечал, несмотря на то, что разница характеров особ соединенных им, ярко выступила в первые же дни супружеской жизни новобрачных и положила начало тому не совсем приятному житью-бытью, какое обыкновенно зовется «домашним адом».

Туллия злая сделалась Мегерой [1]для Арунса. Энергичная, разговорчивая, умная, распорядительная, аккуратная женщина, всегда к лицу одетая, чистоплотная, ловкая, она внешним образом привлекала всех, кто не знал внутренней сущности ее души и сердца.

Такой муж, как Арунс, не мог вызвать её расположения; Туллия видела в нем слабохарактерного добряка, мямлю, ленивца, который ровно ни на что блестящее неспособен.

Она его с утра до ночи дрессировала, как невольника, поминутными окриками, наставлениями, а подчас и бросала в него со злости тем, что ей подвернется в руки, – статуэткой, флаконом, туалетной щеткой или зеркалом.

– Он не больше, как червяк, достойный только одного: – чтоб его раздавить ногою, стереть с лица земли вместе со всякою дрянью.

Такое мнение о ничтожестве личности мужа Туллия усвоила с первых дней брака и, не стесняясь, высказывала всем своим ближним, даже отцу.

Детей у них не было и не могло быть при взаимной открытой ненависти.

Арунс втихомолку плакал, но переносил горькую долю терпеливо, с апатичным хладнокровием осла, привязанного к ярму, чтоб вертеть жернов на мельнице.

Туллии доброй жилось с ее мужем сноснее. Люций был деспот, каждое слово которого исполнялось всеми домочадцами с буквальною точностью и немедленно, но жена получала от него не очень много брани, по той причине что, в противоположность домоседу – Арунсу, Люций был очень мало дома, развлекаясь с целым сонмом друзей-кутил такими забавами, которые тщательно скрывали от царя Сервия под предлогами хозяйственных поездок Люция в царские поместья, посещения родственников в Этрурии и т. п.

Туллия добрая знала о разгульной жизни мужа, но, как и Арунс, осмеливалась плакать втихомолку, а жаловалась одним приближенным служанкам.

Сервий не верил дурной молве про этого зятя, а отчасти даже снисходительно одобрял его с воспоминанием грешков собственной юности, и ставил в пример Арунсу.

– Он молод, он энергичен, что же это за мужчина, если с юных лет делается сидякой, как ты?! Насидится у печки, когда станет седовласым, как я.

Сервий любил Люция, потому что тот относился к нему подобострастно, с самой льстивой почтительностью, и в то же время поражал взоры, восхищал, привлекал величавостью фигуры, красотою мужественного лица с большими огненными, черными глазами, звучным голосом, складной речью умного человека, начитанного, знающего греческий язык и этрусский. Люций был «правою рукою» царя, без отговорок, охотно шел или ехал, куда бы Сервий ни послал его, и старик ничуть не замечал, как он мало-помалу подпадает влиянию воли Люция, теряя свою, и что ему в большинстве случаев лишь кажется, будто он приказывает нечто, самостоятельно возникшее в его уме, тогда как на самом деле только выполняет то, чего хочется его зятю и тот искусно внушил ему.

Сервий вполне был согласен с мнением своей злой дочери, что Арунс «ни на что хорошее не способен, ни к какому блестящему делу не годится».

При слабохарактерности, этот царевич имел и здоровье весьма плохое, часто хворал то болотной лихорадкой, исстари свирепой в Риме, то от ран, полученных на охоте, благодаря его неловкости, нерасторопности, помятый кабаном, искусанный волком, или разбившись при падении с горной кручи.

Арунс был человек мнительный, придающий всякому пустяку повреждения своего организма значение чуть не смертельной опасности, приказывал растирать его маслом, всякими мазями, бинтовать и обвязывать, лежал по целям дням, развлекаясь не книгами греческих мудрецов, которых его голова не усваивала, а сказками старой няньки, любя эту безобразную эфиопку с черной морщинистой кожей больше всех других собеседников.

Мирно занимаясь государственными делами, починяя укрепления Рима, заложив фундамент нового храма Юпитеру, созидая или замышляя построить еще несколько других храмов, Сервий имел очень мало досужего времени, не всматривался в жизнь зятьев и дочерей, почти не видел гибельных последствий своей ошибки, и не думал, чтоб раздор, поселившийся у очагов детей его, когда-нибудь мог принять размеры более широкие, чем обыкновенные семейные дрязги, тем менее, что время в течение двух лет шло однообразно, не принося в этом смысле ничего нового, опасного.