Иван Стаднюк - Москва, 41

– Ну, иди вызывай товарища Булганина. – Лукин поднялся, чтобы уйти в автобус. – Хотя ты и прав, но только частично. Ведь приказ о предании суду прежнего командования Западного фронта во главе с генералом армии Павловым, хотя их до смерти жалко, не поверг нас с тобой в ужас?! Встряхнул как следует командирский корпус Красной Армии! И привел кое-кого в нужное состояние!.. Так почему этот приказ главкома не сделает полезного дела?.. С нас строго требуют, и мы покрепче будем требовать…

– Я тебе, Михаил Федорович, о духе приказа, а ты о букве. Я об опасности породить в армии страх как самое острое из всех чувств человека. О ней, этой опасности, помнили полководцы всех времен и народов… Известно, например, что того, кто бежал с поля боя, даже не столкнувшись с врагом, наиболее трудно заставить вернуться в бой. Быстрее вернется тот, кто уже видел врага, дрался с ним и пусть даже был побежден. Быстрее пойдет в атаку и тот, кто еще совсем не видел врага. Иным страх более нестерпим, чем сама смерть!..

Генерал Лукин ничего не успел ответить на эту пространную тираду. Перед ним встал, выйдя из землянки, бледнолицый и тощий лейтенант с красной повязкой на рукаве. Обратившись к генералу, как положено по уставу, он передал ему пахнущий казеиновым клеем бланк с телеграфным текстом. Лукин читал телеграмму долго, будто расшифровывая. Затем хмыкнул и протянул ее Лобачеву:

– Тут нечто, подтверждающее твою философию от сегодняшнего дня. – Слова Михаила Федоровича прозвучали с ироничной грустью. Лобачев прочитал вслух:

– «Малышева, взорвавшего мосты через Днепр и помешавшего восстановлению положения в Смоленске, арестовать и доставить в штаб фронта…» Подпись: «Прокурор фронта…»

– Но ведь полковник Малышев поступил согласно нашему приказу, – напомнил полковник Шалин. – Я вместе с начальником инженерной службы готовил бумагу… Правда, мы сказали тогда Малышеву, что приказ вступит в силу после того, как штаб фронта даст «добро»…

Завластвовало удручающее молчание, будто все чувствовали себя в чем-то виноватыми и устыдились друг друга.

– Подготовьте прокурору объяснительную телеграмму, – прервав молчание, хмуро приказал Лукин начальнику штаба, а затем уставил чуть насмешливый взгляд на Лобачева: – Пророк с комиссарской звездой…

– Почему бы и не пророк? – В голосе Лобачева зазвучал смех. – Я однажды напророчил самому товарищу Ленину!

– Ну, так сильно не загибай, – предостерег Лукин, однако посмотрел на Лобачева поощрительно, ибо любил слушать его рассказы о трудном сиротском детстве, голодной, но боевой юности, и особенно о том периоде, когда Алексей Андреевич был кремлевским курсантом, не раз стоял на посту № 27 у квартиры Ленина и многажды видел и слышал вождя.

– Не совсем, конечно, Ленину, – поправился Лобачев, – а моим друзьям, которые хотели упростить Владимиру Ильичу процедуру уплаты им партийных взносов…

Послышался нарастающий гул моторов. Он ширился, будто заполняя все пространство вокруг, звучал все отчетливее и устрашающе: почти на бреющем полете шла вдоль магистрали Минск – Москва видимая сквозь плетение ветвей деревьев шестерка «юнкерсов». Зенитчики, прикрывавшие этот лес, не открывали огня по столь заманчивой цели: нельзя было демаскировать штаб армии, пока над ним не нависла прямая угроза.

– Прошли… Продолжайте, Алексей Андреевич, – поторопил Лобачева полковник Шалин, взглянув на наручные часы: он, как и все начальники штабов, постоянно испытывал недостаток во времени и безмерно дорожил им.

– Так вот! – Лобачев потер от удовольствия руки, видя, с каким интересом его слушают. – У нас в Кремле был свой подрайком партии. Там состояли на партийном учете также наши командиры и курсанты. И Ленин там состоял. И вот наш командир роты Григорий Антонов, а он был казначеем в подрайкоме, говорит однажды: «Владимир Ильич самый дисциплинированный плательщик членских партийных взносов. А ведь он очень занят. Что, если я предложу ему присылать с деньгами своего секретаря?» Я возьми да и скажи тогда Антонову: «Товарищ Ленин ответит, что коммунист никому не должен доверять свой партийный билет…» И именно эти самые слова сказал Владимир Ильич Антонову. Честное слово!

– Интересный факт, – серьезно заметил Лукин. – Теперь мы будем величать тебя не только членом Военного совета, но и главным пророком армии.

– А знаете, почему я угадал ответ Ленина?.. – разгоряченно спросил Лобачев. – Однажды в кремлевской парикмахерской я попытался уступить очередь Владимиру Ильичу: «Садитесь, Владимир Ильич. Я подожду». А он в ответ: «Очередь – это порядок. Она для того и существует, чтобы ее все соблюдали». И усадил меня в кресло… Это, братцы мои, была самая долгая в моей биографии стрижка…