Лев Жданов - В сетях интриги

Тут Лагарп оборвал нить мыслей, находя, что забрался слишком далеко. «Надо обсудить завтрашний день, – подумал он. – Что говорить? Как поступить?.. Э, что там думать? Услышу, что мне скажут… Осторожность и мой ум выручат меня, надеюсь, и завтра, как уж выручали много раз!..»

На этом решении он задул нагоревшую свечу и заснул.

Странный вид был у Лагарпа, когда он вошел к Екатерине и по ее приглашению занял место напротив нее у большого рабочего стола, за которым сидела с шести часов утра государыня.

Обычно выражение ума, благородства и философского спокойствия лежало на лице Лагарпа, который сознательно, только очень осторожно, подчеркивал еще все это размеренными движениями и уверенным, твердым постановом головы. А вместе с тем в его всегда спокойном лице и вдумчивом взгляде для более чуткого наблюдателя открывалось другое: затаенное глубоко выражение вечной настороженности, напряженного внимания. Эта сторожкость особенно проявлялась в холодном, пытливом блеске его глаз, в напряженной линии шеи, всего торса.

Таков, должно быть, взор и вид старого, умного лиса, который попал в чужие пределы охоты, богатые дичью, стоит в темноте на вершине порубежного гребня скал и зорко оглядывается перед решительным движением вперед, на добычу!..

Вечное недоверие к окружающим, неустанная проверка малейших своих движений и чувств выражались в мерной, четкой, кованой речи наставника, в его ровном голосе, ни слишком громком, ни тихом, звучащем всегда в надлежащую меру и в тон собеседника, кто бы тот ни был: сама императрица или слуга, подающий ему обед.

Не глядя, только слушая Лагарпа, можно было подумать, что льется не живая, разговорная речь, а человек по книге вслух читает фразу за фразой. И сейчас, сидя перед старой, прозорливой повелительницей, особенно подобрался и насторожился этот республиканец-буржуа, «Аристид наизнанку»…

Резко выраженное настроение гостя как будто передалось сразу и самой чуткой державной хозяйке, давно прозванной «уловительницей людей», Цирцеей.

Она тоже словно подтянулась мысленно; от усиленной работы мозга жилы слегка обозначились на ее чистом, высоком, как у мужчин, лбу.

После первых незначительных вопросов об успехах и неуспехах внуков Екатерина словно мимоходом коснулась главного предмета, который преподает им Лагарп, – истории.

– Вот как раз, господин Лагарп, вы и меня застали на месте преступления! – указывая на исписанные листки, лежащие у себя под рукой, улыбаясь, заметила Екатерина. – Конечно, вам небезызвестны мои слабые попытки по сочинению российской краткой истории от самых древних времен, что я начала единственно ради тех же внуков. У нас пока не было ничего подходящего… И понемногу сама очень увлеклась предметом. Сейчас вот глядите: разбираю весьма любопытные вещи. Законы, касающиеся вообще наследия престола в моей империи. А особенно – трагическое приключение с царевичем Алексеем… Вы знаете, конечно?

И она кивнула слегка в сторону большой связки пожелтелых бумаг, лежащих подальше, на том же столе. Это были выборки и выцветшие документы из дела о царевиче, которого казнил суровый отец, и чуть ли не собственной рукою, как сообщают иные современники.

Даже невозмутимый швейцарец поежился чуть-чуть, скользнув взором по этой связке бумаг. Ему показалось, что от них еще несет сыростью, плесенью архивов, где они хранились, затхлым воздухом застенка, где судили и пытали Алексея, даже острым, несмотря на года, еще не улетучившимся запахом свежей крови, хлынувшей из юного, сильного обезглавленного тела…

Уловив впечатление, переживаемое Лагарпом, Екатерина, не дожидаясь прямого ответа на свой вопрос, продолжала:

– Загадочный, глубокого значения и страшный случай, не правда ли? Собственного сына, единственного притом, принес в жертву царству государь… И – любимого сына, несмотря ни на что! Это явно из всех обстоятельств дела… Любил – и казнил! Какое ядро для возвышенной трагедии в позднейшие века, когда можно будет россиянам со сцены без опасности волнения показать прошлое их земли!

– О да, вы правы, ваше величество! – овладев собою, обычным голосом ответил Лагарп.

Но Екатерина не напрасно завела такой исторический разговор и не велела убрать со стола зловещей пачки бумаг. Она прямо поставила точку над i:

– Со своей стороны, господин Лагарп, я уже сделала вывод. Верен он или нет, судить не мне. Но хотелось бы знать точное мнение такого сведущего лица, как вы, кавалер. На чьей стороне разум и правда в этом деле?