Лев Жданов - В сетях интриги

А совсем незадолго перед этим сам Александр, как бы желая проверить себя, поборол присущую ему несообщительность и заговорил о принцессе с «дядькой» своим, Протасовым.

Конечно, среди молодежи у великого князя были более близкие друзья, с которыми он и делился постоянно своими тайнами. Но в небольшом их замкнутом кружке существовали свои неписаные законы.

По моде того времени в ходу была пылкая дружба юношей с юношами и даже взрослых мужчин между собою. И девочки, девицы, как и дамы, тоже клялись во взаимной вечной любви, гнали мечты о «другом поле», ревновали и обожали друг друга со всей силой страстей, присущих молодости.

В кружках молодежи преследовались всякие «сентиментальности», всякое бабство, к которому относилась и влюбленность, особенно платонического характера.

Если допускались, как дань темпераменту, легкие интрижки с замужними дамами и дворовыми феями и гувернантками, компаньонками, которых немало находилось в каждом богатом доме, то, с другой стороны, «друг», который объявил бы друзьям, что он влюблен даже в свою невесту, что обожает ее и прочее, – такой «юбочник» был бы осмеян немедленно и даже… исключен из союза.

Самолюбивый до крайности, болезненно чуткий Александр и не подумал о возможности обсуждать с друзьями тревожащий его вопрос. Он делал вид, что покоряется событиям, воле бабушки, будет женат, как это подобает сделать принцу, будущему продолжателю династии. И больше ничего.

А проверить себя и свои переживания все-таки хотелось.

В конце ноября, когда Протасов, по обыкновению, вечером пришел взглянуть, как ляжет почивать его высокий питомец, Александр знаком отпустил камердинера, помогающего ему раздеваться и лечь в постель, и обратился к Протасову:

– Александр Яковлевич, вы никуда не торопитесь? Побудьте, потолкуем немного…

Влюбленный по-своему в питомца, Протасов весь просиял, присел на стуле у походной кровати, на которой привык спать юноша, и заговорил взволнованным голосом:

– Сижу, слушаю, ваше высочество. Сказывай, что на душе лежит? Давно вижу, тревога некоторая в душе у вас. Да спросить не отважился. А знаешь сам, ваше высочество, сколь сильно люблю тебя. Больше родного сына. Так уж изволь, не таись. Все поведай. А я по совести, как перед святой иконой крещусь, ответ дам прямой, нелицемерный. Вот, Господь слышит!.. И не стыдись ты меня, ваше высочество, Сашенька мой милый. Знаете: вот как перед этой стеной, можно вам передо мною. Первый раб я тебе и первый охранитель… Ужели за столько лет не уверился?

– Верю, знаю. Потому вот и хочу сказать о ней, о принцессе, что в невесты мне бабушка готовит. И не пойму я: что это такое? Любовь у меня к ней или иное что? Я еще в первый раз так чувствую. А товарищей и спросить не хочу…

– И не надо, миленький, ваше высочество. Озорники они все… хоть и славные парни, да озорные, что ни говори. Разве их так берегут и ведут, как мы тут тебя? От них такого наберешься!.. Я уж примечаю, шептуны завелись у тебя меж ними… Да не о том нынче речь. Слушаю. Говорите, ваше высочество, милый ты мой…

– Вот видишь… от тебя что таить. Ты хитрый и замечал, да не видел. Я тоже тебя знаю. Я уж не мальчик, не дитя в самом деле. Вот пятнадцатый год мне теперь… И скажу тебе… Как мне себя понять? Очень мне приятна принцесса… Да… что-то не то!.. Понимаешь? Ведь мы мужем и женою должны стать… А я знаю это. Я уж не раз был в наших женщин влюблен… и вот тогда было совсем иное. Словно огнем меня жгло изнутри… желания какие-то сильные и непонятные волновали всего, всего. С нетерпением ждешь, убывало, минуты, когда увидишь свой предмет… когда заговоришь с ней, улучишь минутку поцеловать, приласкаться… Понимаешь? Конечно, ты понимаешь… Бывало, места не найду, пока не свижусь, не услышу голоса, не увижу глаза той женщины, которая мне понравилась сильнее других. Ну, а теперь… теперь – другое совсем.

Юноша замолчал, задумался, словно желая вглядеться, вдуматься поглубже в самого себя.

– Ну, ну, что же далее? Говорить изволь. Слушаю, ваше высочество…

– Не то теперь… А что-то есть! Вижу я, что лучше она всех наших девиц и лицом, и видом, и всем… А голос?! Знаешь, Александр Яковлевич, понять не могу, что у нее за голос? Он больше всего и влечет меня. Такой нежный, чистый, звонкий. Словно не она, не девушка, не человек живой – а душа сама говорит… И не знаешь, откуда льется он. Вот как летом – песенка жавороночья с неба… И во все-то уголки тебе, в сердце, в душу он пробирается. Весело так, легко бывает, когда слушаю ее… и вот заплакать бы мог… Странный голос. И вся она – ребенок, но куда умней наших первых умниц… Самой княгине Дашковой за ней не угнаться. Мы о многом говорили с нею. И знаешь, как я думаю, как давно мне все казалось в мире, – вот так и ей. Да, ты не думай! Я не глуп. Я ей первый ничего не говорю. А задаю вопрос: как, мол, она о том, о другом думает? Она сейчас ответит… И вот, право, даже страшно порою: словно у меня в душе она прочла… Мои слова, мои думы пересказывает!