Нина Молева - Ошибка канцлера

– Где, ты сказывала, мамка, тетки-то мои похоронены, что в слободу Александрову сосланы Петром Алексеевичем были?

– Да там же и лежат, голубушки, где им быть-то. Сама не видала, а кто ездил, сказывали. Церковь там высоченная, как свеча белая, над всей округой высится, а у церкви-то внизу пристроечка – горенка не горенка, мешок каменный об одном окошке, там и жили царевны – Марфа Алексеевна да Федосья Алексеевна. Вещиц-то им каких-никаких взять разрешили – кресло там, чтоб сидеть, чашек по одной на каждую, тарелки, да не серебряные – оловянные, ложки простые, деревянные, по сундучку – рухлядь класть. А с едой-то что удумали, чтоб возить ее обозом из Москвы, дескать, с царского Кормового двора, дескать, получше, чем монастырская снедь. Да покуда обоз-то дотащится, мясо все стухнет, рыба дух пустит, масло растопится аль прогоркнет. Ничего в рот не возьмешь – так голодной смертью и помирай. Федосья-то Алексеевна, упокой господи ее душеньку, тихая была, смирная, все молчит, только на сестру смотрит. А Марфа Алексеевна нипочем смириться не желала, все в Москву ко двору письма писала: мол, голодом помираем, цингою, мол, врача бы прислали да с монашками питаться разрешили. Писать-то писала, да писем ее в Москве никто не видывал, потому наикрепчайший настоятельнице монастырской наказ был – строчки ни единой от царевен из монастыря не выпускать. Вот как обе померли, настоятельница Петру Алексеевичу письма те и привезла в целости, нечитаные, нераспечатанные.

– А похоронили-то их как?

– Да как, сначала в общей яме, как бродяжек безродных.

– Господи, изверги-то какие, царевен – в яме!

– Сколько лет прошло, покуда царевна Марья Алексеевна – с преосвященным Феодосием, духовником царским, в большой дружбе была, – вымолила, чтоб из общей ямы-то в могилки положить.

– И положили?

– Положили, да все не путем. Сказывают, погреб такой вырыли, чтоб прохожим не видать, и в том погребе захоронили и два камня поставили, да таково-то тесно, что одному только человеку туда и протиснуться можно: головой в свод упираешься, локтями – в стены. Так-то, голубонька, и царская судьба не из легких бывает.

– А которая же из них угодница?

– А уж это народ решил, муки их видючи. Марфу Алексеевну угодницей божьей признали, у могилки ее молиться стали, свечи жечь. От Синода-то никакого подтверждения не получилось. Называют угодницей, а в синодике нету.

– Мамка, скажи там, чтоб немедля, чтоб тотчас послали нарочного и взял бы он маслица от лампадки над могилой тетки Марфы. Хочу то масло при себе иметь. А часовню над могилой сестрицы Прасковьи Иоанновны кончили ли? Почему докладу мне нет? Ернест Карлыч, кажись, тебе приказано было, чтоб часовню над могилой Прасковьи Иоанновны соорудить да освятить. До сей поры, что ль, не сделано? Запамятовал аль назло мне тянешь?

– Как бы я смел, ваше величество, да только дел других много – все по вашему приказу, все к сроку, а что же Прасковья Иоанновна честь честью похоронена, как все женские особы дому царского, с часовней и подождать можно.

– Да ты, никак, шутки шутить собрался? Волю какую взял! Ты не сделаешь, Салтыкову прикажу, он вмиг приказ царский выполнит, только уж тогда пеняй на себя.

– И так на себя с утра до ночи пеняю, ни отдыху, ни сроку от приказов нет. Что о мертвых так-то уж тревожиться, с живыми соображать надо – с ними не подождешь.

– Чего там у тебя живые-то зашебуршились? Снова дело какое придумал?

– Да вот насчет цесаревны Елизаветы.

– Не часто ли про цесаревну разговор заводишь, сударик? То, мол, содержание мало, то обиды ей от меня – вишь, поручика Шубина у красавицы нашей отняла, безвестно и безымянно любезного в Сибирь сослала, то я о детках прижитых не ко времени поминаю. Знаю, знаю, что хочешь сказать – не она одна, не ей одной и ответ держать. Что ж, верные твои слова, только с грехом-то крыться бы вроде надо, на народ не выставлять, дому царского не позорить. Чего царице можно, того уж цесаревне никак нельзя. Ведь хотела же ее укоротить, да все ты, заступник милосердный. Глаз на нее положил, что ли?

– Надеюсь, предложение мое заставит вас воздержаться от нелепых обвинений.

– В монастырь согласен ее свезти аль как?

– Не в монастырь, а замуж выдать.

– Новость какая! Женихов заморских у нас и так полон двор крутится, сначала при мне были, потом за племянницу взялись, теперь и до цесаревны дело дошло. Как псы бродячие, миски себе ищут.

– Я не имел в виду принцев крови.