Нина Молева - Ошибка канцлера

– Да, уполномоченный Петра в Эстляндии и Лифляндии. Неизменная царская милость и превосходные отношения с местным дворянством.

– Добавьте к этому совсем не простую должность обер-гофмейстера кронпринцессы Шарлотты, супруги царевича Алексея.

– Кстати, слухи о ней продолжают упорно распространяться. Если ей действительно удалось бежать из России и в настоящее время находиться в Луизиане под именем графини Кенигсмарк, этого не могло произойти без участия Левенвольде.

– Несомненно. Притом такое участие вполне могло быть предусмотрено Петром.

– Вы предполагаете желание императора избавиться от невестки?

– И последующих наследников ставшего ненужным сына. Повторяю, все это всего лишь предположения, игра, так сказать, ума.

– Однако достаточно правдоподобные.

– Сама Шарлотта ни на что в России претендовать не могла. Зато ее смерть или исчезновение существенно облегчали намеченную расправу с царевичем.

– Действительно, она умерла непосредственно перед получением царевичем письма с угрозами от отца и до последующего выезда царского двора в европейские страны.

– Кроме того, все, что было пережито кронпринцессой в Петербурге, должно было ее заставить отказаться от самой мысли о возвращении в Россию.

– Да, но ее дети…

– Дети в царской семье – ей не приходилось опасаться за их судьбу, и, во всяком случае, оказать на эту судьбу влияние ее присутствие никак не могло. Но вернемся к Левенвольде. Его положение приобрело официальный характер?

– Вполне. Он вместе с братьями получил графский титул.

– Что ж, остается наблюдать за поведением фаворита.

– Фаворитов, милорд.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что Левенвольде имеет, кажется, вполне удачливого соперника.

– Уже?

– Я бы сказал, они появились на небосводе екатерининского двора почти одновременно.

– Кого вы имеете в виду?

– Молодого Сапегу. У императрицы, насколько можно верить слухам, появилось даже желание женить Сапегу на одной из своих ближайших родственниц, чтобы удержать его в Петербурге.

– Что ж, решение обычное для любой императрицы.

– Что же это, Петр Михайлыч, то хоронить ездим в Петербург, то за своей смертью скачем. Будет ли покой когда!

– Какой покой! Ты б лучше, государыня, подумала, смерть-то какую императрица себе нашла.

– Смерть – она и есть смерть: причину свою найдет.

– Это в сорок-то три года да при ее здоровье – не рано ли?

– Может, опилась. Пить-то покойница дюже любила: мужику не уступит.

– А коли любила, то и привыкнуть успела. Не о том разговор.

– Неужто опять странность какая?

– В том-то и дело, матушка, не то что странность, а вроде и сомневаться не в чем.

– Господи! Да как же это?

– А так Веселилась наша Екатерина Алексеевна, от души веселилась. Дел государственных никогда не знавала, а тут светлейший на выручку пришел. Мол, так и так, государыня, все и без тебя обмыслим, не тревожься, мол, развлекайся.

– Как ты мне спервоначалу-то говорил.

– Да не путай ты меня, Анна Иоанновна, нашла что сравнить. Меншиков-то как завещания добился, так на фаворитов-то царицыных уже боком поглядывать стал. Правда, что молоды, своего ума нету, да с такими еще хуже – не знаешь, что в голову взбредет. А главное – Анна Петровна рядом. Хоть мать ее и не слушает, а глядишь, какое слово и запомнится в недобрый час. Императрица все с ней норовила посоветоваться. Анна Петровна от матери добилась, чтобы в календаре их с Елизаветой вместе со всей фамилией царской поставить, а деток-то царевичевых не поминать. На другой год Александр Данилыч дело поправил, а все огрех ему неприятный.

– Да, Анна Петровна из руки меншиковской есть не станет – не таковская: вся в отца.

– Вот-вот, и герцога своего настропаливать стала: мол, волю свою надо иметь, нечего во всем по меншиковской струне ходить. Александр Данилыч-то, сказывают, и начал опасений набираться. Сперва заговорил с императрицей, чтоб Голштинских-то в Киль выслать. Императрица ни в какую. Понимала, больно много воли от того светлейшему придет. Ну вот болезнь царицына руки ему и развязала.

– Да какая болезнь-то? Чего лекари-то сказали?

– Эва куда загнула – лекари! Они тебе чего хошь скажут. Важней, что люди увидели. А увидели они, что императрица вдруг вроде бы с лица спадать стала. На еду не глядит, поест – позеленеет вся.