Нина Молева - Ошибка канцлера

– Французская корона заинтересована в союзе наследника своего престола со второй дочерью принца Валийского.

– С согласия русских Кампредон пытался предложить тот же вариант герцогу Бурбонскому.

– Бесполезная затея, имея в виду, что герцог заинтересован в союзе с немецкой принцессой. Правда, Кампредон не упустил момента, когда расстроился предполагаемый брак Людовика XV с английской принцессой, и не его вина, что французское правительство остановило свой выбор на этот раз на Марии Лещинской.

– Если быть женщиной, можно уверовать в несчастливую звезду младшей цесаревны. Очередное сватовство вполне может также стать неудачным.

– Принц Карл Август Любский?

– Положим, здесь требования совсем не так высоки.

– А молодые как будто увлечены друг другом.

– Даже так? Хотя вообще в этом нет никакой нужды.

– Да, наш министр сообщает из Петербурга о личном характере возникших между ними до обручения отношений.

– Однако существенно то, что ни в одном из вариантов интересы английской короны не были предусмотрены.

– Более того, милорд. Присоединение правительства к Венскому союзу никак не может быть выгодно для нашего короля.

– Еще бы, союз короля испанского, добивающегося от нас возвращения Гибралтара, короля прусского и императора римского!

– В выигрыше именно этот последний. Австрийцы поддержали Меншикова в его фантастическом плане захвата русского престола. Идея завещания власти сыну царевича Алексея Петровича с обязательным условием женитьбы на одной из меншиковских дочерей – это поразительно по наглости.

– И безошибочности результата, хотите вы сказать. Самое любопытное, что этому не стала возражать Екатерина, совершенно забывшая об интересах собственных дочерей.

– Во-первых, милорд, вряд ли эта пышущая здоровьем, сорокалетняя женщина стала думать о последней воле. К тому же она не лишена здравого смысла простой крестьянки: надо дожить до того времени, когда власть снова станет предметом наследнических споров, и бог весть когда еще это произойдет.

– Чего звал, чего видеть-то хотел, Петр Михайлыч? Даже убраться не успела, куафюры не кончила. Не иначе новости какие из Петербурга, будь он неладен. От каждой почты сердце мрет. При дяденьке Петре Алексеевиче нелегко было, теперь и вовсе руки опускаются. Сколько их там, начальничков-то? Всем государыня Екатерина Алексеевна потрафить норовит. Одного Меншикова мало – Монсово семейство зашевелилось. Левенвольд молодой объявился. Сердце-то у тетеньки мягкое, как дело до молодых любезников дойдет. А им что – у каждого свой интерес, своя выгода. Так что ж ты, Петр Михайлыч?

– Не знаю, как и начать, государыня.

– Ой, да не томи ты, не томи! Что за гроза такая? Страшен черт, да милостив Бог – сам всегда говорил. Авось обойдется.

– Этим разом не обойдется, ваше высочество.

– Чего не обойдется? Да ты прямо с лица, Михайлыч, спал – как плат белый.

– Спадешь тут. Самодержица всероссийская Екатерина Алексеевна меня перед свои ясны очи требует, и немедля.

– Так не в первый раз. О чем спросит, чему поучит, Александр Данилыч за что пожурит, а все назад отпустят.

– То-то и оно, с тем зовут, чтобы не отпустить.

– Как – не отпустить? Тебя? Ко мне? Да что ты, Михайлыч, никак бредишь!

– Бредил ваше герцогское высочество, золотыми снами бредил, ан время пришло – просыпаться пора. Все теперь с меня спросят, во всем виноват останусь, не знаю, где ссылку придется отбывать, где живот кончать.

– Да за что, скажи ты мне, за что?!

– Эх, вин наших рабских с предостатком найдется: кто Богу не грешен, царю не виноват! Вроде, по бумаге выходит, хозяйствовал при тебе, государыня, неправильно, за добром твоим плохо глядел, деньги для себя утаивал, а я, матушка…

– Ну и утаивал, ну и себе оставлял, так это ж мои деньги – шкатульные. Мне тебя и винить, если что. А для меня на тебе вины нет, лишь бы ты жил здесь, лишь бы промеж нас все по-хорошему, по-старому!

– Что уж старое поминать! Теперь ни тебе, государыня, ни мне от него ничего, окромя беды да горя, не будет. Молчать лучше.

– Как – молчать? А сердцу разве прикажешь? Да я сама замест тебя в Петербург поеду – сиди тут, хозяйство карауль, – сама тетеньке Екатерине Алексеевне в ножки кинусь, умолю ее, злодейку, умолю, разлучницу.

– Молчи, Анна Иоанновна, богом прошу, молчи! Никуда ты не поедешь, сама знаешь. Без указу Александра Данилыча шагу не ступишь, дыхнуть не посмеешь, клячи для возка не сыщешь. А ты – в Петербург!