Михаил Задорнов - Руны Вещего Олега

Вдруг суровый лик патриарха осветила улыбка, вызванная неожиданной догадкой. Теперь он понял, почему покойный император Михаил Третий и патриарх Игнатий столь ненавидели друг друга, – потому что и Михаил со своим «патриархом» Гриллом, и настоящий патриарх по сути своей были скоморохами, использующими лицедейские трюки.

– Ха-ха-ха! – От этого сравнения Фотий искренне и с удовольствием рассмеялся, что случалось с ним крайне редко.

Он же, Фотий, сам, без посредников-скоморохов, завершил сие богоугодное дело, послав в Киев митрополита Михаила Сирина и шесть епископов, которые и совершили крещение Руси, передав Аскольду то самое Евангелие, писанное русскими письменами, которое привёз из Херсонеса его верный ученик Константин-Кирилл.

Но самое главное, что этот дикий скиф, северный варвар Аскольд, в обмен на поддержку Христовой церкви и всей мощи великой Империи, не только сам принял крещение и люд свой крестил, но и дал клятву, в которой обязался отказаться от княжеского суда и суда своих тиунов во всех полисах россов, отныне этим озаботится наша церковь! А уж она постарается избавиться от духовной власти тамошних чародеев, называемых волхвами, в этом у неё великий опыт. Вот она, Уставная грамота, утвердившая на языческой Руси ромейское церковное право и размежевавшая прерогативы княжеского и церковного суда! Фотий открыл кипарисовый ящичек и почти с нежностью коснулся лежащего в нём свитка белой кожи, перевязанного золотым шнуром и запечатанного восковой печатью с оттиском перстня нового архонта россов. Содержание свитка патриарх знал наизусть, ведь это послание готовил он сам, а Николай-Аскольд лишь подписал его и приложил свою печать. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Се аз, князь великий Николай, нарицаемы Аскольд, восприях святое крещенье от гречьского царя Василья Македонянина и Фотия патриарха и взях перваго митрополита Михаила на Киев и на всю Русь, иже крести всю землю Рускую. Се аз, князь Аскольд, сгадал есмь судов не судити ни мне, князю, ни бояром моим, ни судиям моим, и дах те суды церквам, всем епископом по Руськои земли, по всем градам, и по погостам, и по слободам, где христиане суть. А по семь не вступати ни детем моим, ни внучатам, ни всему роду моему довека в люди церковныя, ни в суды их» .

Чего стоят по сравнению с этим белым пергаментом многие тагмы и хилии, да что хилии, даже все меры императорской армии! Средства, потраченные для возведения на престол этого хитроумного варвара, ничтожны по сравнению с теми, которые могли быть использованы на войну с ним, и ещё неизвестно, победную ли! Он, Фотий, всю жизнь считал, что ум человеческий во много раз сильнее мышц и самого совершенного оружия, и вот оно, блестящее подтверждение! Чего стоит хотя бы последнее изречение сей клятвы, данной варваром Аскольдом святой церкви: «А по семь не вступати ни детем моим, ни внучатам, ни всему роду моему довека в люди церковныя, ни в суды их» . Это значит, что отныне и навсегда настоящая власть над прежде полудикой и кочевой Русью всецело принадлежит Константинопольской церкви. Именно она будет устанавливать божественность верховной власти над непокорными северными скифами, ведь только после освящения церковью правитель становится помазанником божьим! Кроме того, россы не смогут занимать посты в судебной и высшей церковной власти, ведь митрополит не может быть из них, а лишь назначаем Константинополем. Славная, славная победа, величие которой поймут только со временем!

– Всё-таки господь наш Христос милостив ко мне, – промолвил вслух по давней привычке патриарх. – Он свершил так, что я не только начал эту большую игру с северным варваром, но и подписываю её заключительный акт! – Душа Фотия наслаждалась божественной мелодией победы, он был счастлив и горд своим разумом и могучей волей, которая вступила в схватку с другой, враждебной ей волей где-то на полуночи. Только в самых сокровенных уголках хоронилось некое малое зерно беспокойства, но пока он не обращал на эту мелочь никакого внимания.

Закрыв ящичек и пододвинув к себе Окружное послание, или, иначе, энциклику, Фотий открыл красивую серебряную, украшенную золотом чернильницу и, окунув в неё остро заточенное перо из левого крыла молодого гуся, округлой скорописью стал записывать пришедшие боговдохновенные мысли. Закончив и держа кожу развёрнутой, чтобы чернила просохли, патриарх прочёл вслух с явным удовольствием:

– «Не только болгары обратились к христианству, но и тот народ, о котором много и часто говорится и который превосходит других грубостью и зверством, то есть так называемые русы. Поработивши соседние народы и через то чрезмерно возгордившись, они подняли руку на Ромейскую империю. Но теперь и они переменили эллинскую и безбожную веру, в которой прежде содержались, на чистое христианское учение, вошедши в число преданных нам друзей, хотя незадолго до этого грабили нас и обнаруживали необузданную дерзость. И в них возгорелась такая жадность веры и ревность, что они приняли пастыря и с великим тщанием исполняют христианские обряды».