Майкл Гир - Люди Волка

— Сон словами не объяснить. Она кивнула. Все же ей было совершенно непонятно, о чем он толкует.

— Ты больше не будешь есть эти проклятые грибы? Он посмотрел на нее. Глаза его горели странным огнем.

— Еще раз. На той стороне. Когда противоположности соединятся. Потом все.

— Что — все?

Он удивленно глянул:

— В каком смысле — что?

— Станешь ли ты… — Она запнулась и, крепко зажмурившись, закончила:

— Станешь ли ты когда-нибудь нормальным человеком?

Он насмешливо прищурился:

— Нормальным?

Они помолчали. Пусть он разберется в себе, решила она.

— Ты сможешь опять любить? — в отчаянии спросила она. Нервы ее напряглись, как тетива атлатла. Улыбка осветила его лицо.

— Я люблю всех и все, Пляшущая Лиса. Видишь ли, это часть Единства. Я…

— Ах… — Тупая боль обожгла ее изнутри. Он опять улыбнулся. Его совсем еще юное лицо глядело на нее мягко и понимающе.

— Ты спрашиваешь меня о другом, не правда ли? Чувствую ли я особую любовь к тебе — такую же, как прежде? — Он покачал головой. — Это чувство — ненастоящее. И оно убило Цаплю. Она никогда не позволяла себе идти до конца. Самая сердцевина ее духа не смогла очиститься. Стать пустотой, ничем.

Она развела руками:

— Это звучит как нелепица какая-то.

— Нелепица? Хорошее выражение. Здесь и в самом деле нет никакого смысла. Здесь нет тебя и меня. Черного и белого. Здесь вечно пульсирует Единое — и Ничто. — Он участливо поглядел на нее:

— Понимаешь?

— Понимаю, — ответила она. Но ничего она не понимала!

— Я люблю тебя больше, чем прежде, — нежно сказал он, коснувшись ее руки. — Потому что теперь я не… не хочу тебя.

— Не хочешь…

— Я знаю твою душу до глубины. Она чиста и прекрасна. И моя такая же. — Он развел руками и глубоко вздохнул. — Все одинаково. Все едино. Люди хотят только того, что отлично от них. А мы с тобою — одно.

Смущенная и растерянная, она глубоко вздохнула и встала.

— Как я понимаю, ты согласен со всеми моими распоряжениями в лагере? С тем, как ведутся работы?..

— Никто не справился бы с этим лучше, чем ты. Она пошла к пологу. Там она остановилась и, обернувшись, сказала:

— Прошлой ночью был небольшой снегопад. Вода, что замерзла в бурдюках, на следующий день не оттаяла. Я думаю, пора вести старейшин к ледовому ходу. Ты сам поведешь их?

— Я сделаю все, что ты захочешь. Она хмуро улыбнулась.

— Едва ли, — прошептала она, выходя за подог. Камнем легли ей на сердце слова Сновидца. Но она

Не говоря ни слова, шла через лагерь. Надо было жить!

А в ее руках — судьба целого Народа.

В чуме было темно. Из-за полога пахло осенней сыростью. Десятки человек с возбужденными, растерянными, раскрасневшимися лицами окружали догорающий огонь.

— Я сам не знаю, что случилось! — жалобно защищался Морж. Он стоял в дальнем углу; плечи его тряслись, он молча всхлипывал. — Я чувствовал себя как обычно, и вдруг…

— И вдруг ты уснул и дал Врагу унести Шкуру! Ледяной Огонь скрипнул зубами и гневно погрозил кулаками дверному пологу, сотрясающемуся на ветру.

— Во имя всего… — Он горько покачал головой. — Когда я ушел, ты был в порядке. Мы говорили об охоте, о том, будут ли Другие затевать новые набеги, когда мы убьем и закопаем в землю их вождя. А потом я спросил тебя, хорошо ли ты себя чувствуешь. Ты сказал:

«Конечно!» — и добавил: «Он будет в целости и сохранности!» И засмеялся. А я ушел спать — в чум Красного Кремня.

Морж опустил глаза. Ему нечего было возразить. В сердце Ледяного Огня вдруг вспыхнула жалость. Приходится ни за что ни про что ранить и унижать этого достойного воина…

— Но ведь был не только Морж, — напомнил Желтый Бычок, глядя на четырех молодых воинов, сидевших у стены повинно склонив головы. — Лучшие из наших юношей! Эти… эти… — Он не смог закончить, его била гневная дрожь. В конце концов он просто повернулся к несчастным сторожам спиной.

Ледяной Огонь расхаживал по узкому проходу в середине чума.

— Все это сейчас уже не так важно.

— Не важно? — возмущенно спросил Конский Загонщик. — Враг похитил Белую Шкуру! Скажи мне тогда, что важно?

— Вернуть ее назад! — закричал Ледяной Огонь. Он обернулся. Он редко повышал голос — это произвело впечатление на людей. Все — мужчины, женщины, дети — глядели на него. Они ждали, потрясенные величайшим горем, которое только могло свалиться на Мамонтовый Народ. Он передернулся, чувствуя, как их боль касается самого его сердца. Но у него не было другого пути, чтобы заставить их идти к югу. Конский Загонщик воздел руки к небу: