Эдмон Лепеллетье - Тайна Наполеона

– Ваше величество, вы победили самого себя! Это самая великая победа, которую вы когда-либо одерживали, – ответил обер-гофмаршал, – и потомство прославит этот день как один из самых лучших в вашем царствовании!

– Ах, Дюрок! – воскликнул император, с горькой усмешкой покачивая головой, – если я когда-нибудь буду вынужден рассчитывать на милость королей, то ко мне они будут очень безжалостны. Они сочтут решительно все позволительным для них, прирожденных государей, по отношению ко мне, солдату, «которому повезло», как они говорят обо мне… Но потолкуем о чем-нибудь другом! Что нового слышно из Парижа? Задает ли императрица балы и празднества, как я приказывал ей? Так же ли хорош Тальма, как всегда, в «Британике»?

Маршал Лефевр, сидя в своей палатке, рассеянно выслушивал какой-то незначительный рапорт, читаемый ему его адъютантом. По временам маршал бешено ударял кулаком по плану, разложенному перед ним, и, прерывая адъютанта, разражался бешеными проклятиями.

– Дальше! Дальше! – орал он. – И без вас знаю, сколько у меня войска, черт возьми! Шесть тысяч поляков, которые пьянствуют, словно казаки; две тысячи двести баденцев, вялых, как тряпки; пять тысяч датчан, которых я вздул под Иеной и за которыми приходится следить в оба, так как мне кажется, что они больше склоняются к прусскому королю, чем ко мне. Вот и все, что дал мне император, чтобы взять этот проклятый город…

– Ваше высокопревосходительство, вы изволите забывать о втором легкопехотном, – сказал флигель-адъютант.

– Нет, сто тысяч дьяволов, я не забыл, но не хочу, чтобы их перебили, словно стаю воробьев. Я берегу их для приступа, этих молодцов из второго легкопехотного. Ах, если бы у меня были мои гренадеры! – сказал он со вздохом.

Адъютант продолжал:

– Вы не имеете ничего приказать стрелкам?

– Ах, да, кавалеристам… Ну, они собственно ни к чему. Правда, двадцать третий и девятнадцатый – отличные полки. Но какого дьявола! Ведь лишь один-единственным раз может случиться, что крепость берегся кавалерийской атакой. Анрио сделал это, но это не скоро повторится опять. Ах, в какую квашню посадил меня император! – Лефевр схватился руками за голову и продолжал: – Значит, у меня имеется всего-навсего три тысячи французов, только три тысячи настоящих солдат, и с этими-то тремя тысячами героев я должен взять крепость, которая всеми объявлена неприступной! Правда, у меня имеются шестьсот саперов, которые тоже парни на славу, но все это еще мало. Ну что я могу тут сделать? Я уже отморозил себе ноги от этого топтания по снегу. Да, нечего сказать, славный подарочек он захотел мне сделать!

И несчастный маршал рвал на себе волосы, не будучи а силах более выдерживать ту неподвижность, на которую он был обречен из-за медлительности и кропотливости осады.

Данциг был окружен совершенно. Эта достопамятная осада, единственная по значительности среди всех войн империи, требовала долгих предварительных операций.

С того дня, как Лефевр в сопровождении Анрио выехал из Берлина, осадные работы велись с поразительной точностью и тщательностью. Прежде чем взять город приступом, его постарались изолировать. Дело шло о том, чтобы отрезать его от форта Вейксельмюнде и овладеть песчаной отмелью, соединяющей Данциг с Кенигсбергом.

Генерал Шрамм с двумя тысячами стрелков поддерживаемый эскадроном 19-го стрелкового полка и батальоном 2-го легкопехотного, перешел через Вислу и высадился на отмели. Солдаты 2-го легкопехотного полка имели честь быть выдвигаемыми впереди каждой атакующей колонны. Гарнизон Данцига сделал энергичную вылазку. Но 2-й легкопехотный полк остановил ее. Весь маленький корпус Шрамма, увлеченный примером, пылко бросился вперед и заставил осажденных вернуться в город. Таким образом французам удалось завладеть переправой через Вислу. Сейчас же был выстроен понтонный мост, и французские аванпосты вытянулись почти до форта Вейксельмюнде.

Обе следующие вылазки были точно так же доблестно отражены.

Генерал Шасслу, которому очень доверял Наполеон, упорно продолжал охватывать город плотным кольцом, к великому горю Лефевра, который ежедневно нетерпеливо осведомлялся, когда же ему можно будет пойти на приступ.

Зима была очень суровой, но благодаря мерам, принятым маршалом, солдаты не терпели недостатка ни в чем. Каждый вечер зажигались громадные костры, и солдаты весело варили пунш, напевая песни.

Нравственное состояние войск было превосходным. Один только маршал приходил в полное отчаяние. Он ничего не мог понять в мерах предосторожности, принимаемых инженерами. Словно старая боевая лошадь, он грыз удила от нетерпения броситься скорее в атаку и так и трясся от желания поскорее услыхать призывные звуки труб.