Юрий Трусов - Каменное море

С тех пор, когда написаны эти строки, прошло более трех веков. А над моей родиной все та же ночь по милости иноземцев. Будь прокляты они! Будь проклят их цезарь-узурпатор! – Кроткое ангельское лицо Скванчи вдруг стало неузнаваемым

– Кто же они, синьор? – спросил удивленно Николи.

Он даже и не подозревал, что всегда невозмутимо добродушный попечитель может так волноваться. Но Скванчи уже овладел собой. Его лицо снова стало кротким и благодушным.

– Тише, мой мальчик, – сказал он, оглядываясь вокруг, словно опасаясь, не слышал ли кто его слов. – Тише! Тебе рано знать об этом. Извини меня за мой порыв и забудь про это…

Видимо, некоторые события и слова, хотя в них нет как будто бы ничего особенно яркого и примечательного, почему-то навсегда остаются в памяти человека и он зачастую помнит их всю жизнь. И хоть прошло пять лет, как Николи из синеглазого хрупкого мальчика успел превратиться в высокого широкоплечего юношу, который даже казался старше своего возраста, но слова попечителя не изгладились из его памяти и постоянно тревожили его мысли. По временам Николи казалось, что его попечителя обуревают какие-то волнения. И что всегда добродушный и веселый, спокойный синьор Скванчи тщательно скрывает за своей кроткой ангельской внешностью ему одному ведомые таинственные тревоги и страсти. Впрочем, Николи – человек от природы чуткий и наблюдательный, все это ощущал инстинктивно, как это бывает, когда замечаешь, что творится в душе близкого тебе человека. А Скванчи стал самым близким человеком на свете. От него у Николи не было никаких тайн. Правда, воспитатель хранил лишь одну тайну, которая порой очень тяготила его самого. Лишь он один знал, что отец Николи – Раенко, с которым ему привелось служить во время своего пребывания в России, – совсем не отец мальчика. Настоящий отец Николи – богатый влиятельный сановник – никогда даже не видел своего сына. Он выписал ему жизненную ренту и хорошо заплатил тому, кто прикрыл его «грех» и дал фамилию его отпрыску – Раенко. Тот весьма холодно относился к усыновленному, даже ревновал мать к ребенку, запрещая ей проявлять какую бы то ни было нежность к «плоду греха». Как только мальчику исполнилось десять лет, его отправили учиться за границу «подальше, с глаз долой». И все заботы о воспитании ребенка взял на себя Скванчи, искренне полюбивший одаренного любознательного Николи.

Совершая частые поездки в различные итальянские города, с жителями которых, своими единомышленниками, он вел тайную переписку, Скванчи всегда брал с собой воспитанника.

Во время одной из таких поездок в Рим Николи познакомился с дочерью русского дипломата Натали. Их знакомство вскоре прервалось потому, что после неожиданной смерти родителей Натали уехала на родину, в имение своей тетки – Трикратное. Их юношеская дружба поддерживалась многолетней перепиской. С каждым годом все сильнее и сильнее росла у Николи тоска по родине. Каждое русское слово, каждая весточка из далекой отчизны заставляли учащенно биться его сердце…

Письма из Отрадного от Натали после долгого странствия доходили до Флоренции и сначала вручались синьору Скванчи. А тот, не вскрывая конвертов, всегда незамедлительно передавал их своему юному воспитаннику.

Надо сказать, что синьор Скванчи старался всеми силами усилить у своего воспитанника любовь к его отечеству.

– Без любви к родине жизнь человека пуста и бессмысленна, Это есть самое прекрасное, что дается человеку в жизни. Вот австрийцы и французы хотят нас, итальянцев, лишить этого счастья, – говорил он. – А ты не должен забывать своей России… Она не менее Италии нуждается в честных людях, а главное – в образованных. Поэтому тебе, мой мальчик, надо переехать в Падую. Падуанский университет, основанный еще в 1222 году, – одно из самых старинных и лучших учебных заведений Европы. Вот где тебе надобно учиться…

Николи внял хорошему совету, переехал в Падую и с увлечением стал слушать лекции на философском и медицинском факультетах, а в свободное время осматривал достопримечательности древнего итальянского города – творение великих художников Возрождения, знаменитые фрески Джотто в капелле дель Арена, а также Андреа Мантенья в капелле Оветари церкви Эремитани.