Юрий Трусов - Каменное море

Солдаты Полтавского полка, хотя и ответили сочувственными возгласами, все ж не имели духа поддержать Трусова. Они лишь поколебали свои ряды. Страх оказался сильнее. И Трусов был схвачен на их глазах офицерами.

– Какая же участь этого прапорщика? – спросил Иванко.

– Говорят, что сам император был настолько испуган выступлением Трусова, что повелел судить его вопреки обычным проволочкам в течение двадцати четырех часов. Военно-судовая коллегия приговорила «лишить его живота отсечением головы». Но Трусова все же не казнили, а, лишив чинов, орденов и дворянского достоинства, заковали в кандалы и отправили в Бобруйскую крепость на каторжные работы, [92]где он и сейчас, вероятно, находится. Вот видите, есть еще смелые люди в русской армии…

– Я верю, что есть! Но что делать нам, не таким смелым? Давайте, Николай Алексеевич, поговорим о вас и о нас, – мягко перевел разговор на другую тему Виктор Петрович.

– После восстания служить в полку не стало возможности. Начальство всеми правдами и неправдами притесняло меня как вольнодумца. Каждый день не обходился без неудовольствия, которое выказывали батальонный и полковой командиры. На моих глазах зверски избивали солдат, придирались к малейшей неисправности в несении службы. Такие сцены были тягостны моему сердцу, я не выдержал и подал прошение об отставке. Полковый командир, казалось, только и ожидал этого.

«С вашим вольномыслием надо было давно так сделать», – сказал он мне, принимая прошение.

– Отставку я получил, разумеется, без задержки. Также как и разрешение на выезд за границу на предмет поправки здоровья, в самую Италию.

– Да, вы выглядите неважно. Похудели изрядно, – сказал Сдаржинский, разглядывая измученное лицо Раенко.

– Что вы! Я хоть и похудел, но чувствую себя здоровым как никогда. И еду в самом деле в Италию. Но для того, чтобы затем попасть в Грецию – сражаться за ее свободу.

– Чтобы погибнуть под пулями или ятаганами этих ужасных янычаров? – спросила, войдя в комнату, Наталья Дмитриевна.

– Нет! Не для того, чтобы погибнуть, а чтобы победить, милостивая государыня. Мы, уцелевшие от бури, должны продолжать дело тех, кто погиб за свободу, кто заживо похоронен в казематах. Мы не имеем права умирать! И если я лишен возможности сражаться за свободу на родной земле, то я буду драться за нее на чужбине. Это тоже приблизит час вольности и на нашей родине.

– Вы поедете один?

– Нет. Надеюсь, что у меня будет и товарищ.

– Кто, если не тайна?

– Нисколько.

Николай Алексеевич многозначительно посмотрел на Иванко.

А тот вдруг решительно подошел к нему.

– Николай Алексеевич, если вы – в Грецию воевать, возьмите меня. Я готов.

– Вот вам и ответ, – улыбнулся Раенко Наталье Дмитриевне и обратился к Иванко: – Друг мой, конечно, возьму! Только пусть отец твой согласие даст.

– Батько мне всегда благословение даст.

– Я это сам хочу от него услышать. Разрешите вашему сыну со мной уехать? – спросил Раенко у Кондрата.

– А позвольте сначала узнать, на каком он у вас положении будет? – в свою очередь задал вопрос Кондрат.

– На положении друга – товарища по оружию. Я уже был на чужбине и знаю, как трудно без верного товарища. А мы с ним все: радости, горе, деньги, пищу – будем делить сообща…

Кондрат медленно подошел к сыну. Он обнял его и трижды поцеловал.

– Что ж, сынку… Благословляю в заморский путь дальний. Не срами только нашего роду казацкого.

Ранним октябрьским утром Раенко выехал вместе с Иванко из Трикратного в далекую Италию.

Через пять лет около Трикратного вырос молодой лес. Окрыленный первыми успехами, Виктор Петрович стал расширять площадь древесных насаждений. И уже не десятки, а сотни десятин черноморской степи прикрыли от палящего солнца спасительные зеленые кроны.

Сдаржинский, не имея специальных знаний как лесовод, приобрел в этой области такой опыт, что вынужден был консультировать иногда дипломированных лесоводов-специалистов. Да, именно вынужден! Почти поневоле… Потому что к нему за советом приезжали лесоводы из самых отдаленных мест.

В Трикратном было чему поучиться и было что посмотреть.

Вокруг имения зашумели листвой, хвойными лапчатыми ветвями около трехсот видов диковинных растений, выписанных не только из отечественных питомников, но даже из Франции, Германии, Северной Америки. За их семенами й саженцами стали приходить к хозяину Трикратного даже те, кто когда-то яростно спорил с ним, отвергая его идеи.