Афонсо Шмидт - Поход

– Жангадейро?

– Да, они… Храбрые, как львы, добрые, как карнауб-ские пальмы, которые дают человеку убежище, пищу и воду, жангадейро написали и продолжают писать на зеленой глади морей благородную поэму человеческой солидарности. Когда рыбаки Форталезы узнали о том, что в море должен выйти корабль с бежавшими из других провинций рабами, которых полиция собиралась силой вернуть хозяевам, они забаррикадировали выход из порта, заполнив бухту своими плотами и лодками. Ставили жангады борт к борту, связывали их, пока в конце концов не образовалась сплошная плавающая стена. Напрасно настойчиво гудела сирена корабля, тщетно пытавшегося выйти в открытое море. Напрасно просило судно дать дорогу. Капитан и пассажиры знали, что всему виной беглые рабы, томящиеся в трюме… Несколько часов спустя полиция посадила пленников на катер, и в порту выпустила их на волю. Лишь тогда, как по волшебству, плоты расцепились, колышущаяся стена из древесных стволов распалась на тысячу белопарусных жангад, и корабль мог теперь свободно выйти из порта.

Но особенно хорошо проявляют себя жангадейро в южных водах. Они плавают на дюжине связанных между собой бревен – на своих грубых судах с белыми парусами, похожими на знамя мира между людьми. Жангадейро, застывший у руля, неподвижен, как каменное изваяние. Жангадейро, в бурю управляющий парусом, монументален, как колонна; а когда шквал стихает и жангадейро, потягиваясь, простирает руки в стороны, издали он похож на распятие.

Когда Жоаким Триндаде, бредя по побережью, смутно различил на горизонте жангаду, он упал на колени, сложил дрожащие руки и обратился к жангадейро – этому живому кресту – с мольбой о помощи. Его призыв был услышан. Жангада изменила курс, подошла к берегу и, раскачиваясь на волнах, бросила якорь в небольшой бухте. Беглый негр бросился в воду и побежал навстречу своему спасению. Жангадейро протянули ему руки, помогли взобраться на плот. Несчастный умирал от усталости и голода; морская вода стекала с его ветхих лохмотьев. Сеаренцы угостили его куском солонины и горстью муки. Затем, когда беглец пришел в себя и проникся доверием к жангадейро, он улегся на циновку и заснул.

Жоаким проснулся только ночью. Его первым ощущением свободы была бесконечность неба над бесконечностью моря. Не спеша набегали темные волны, поднимали и опускали жангаду, словно большую колыбель. И суденышко плыло по чудесной милости Христа, при тревожном свете звезд. Негр открыл глаза и снова закрыл их. Это не может быть правдой, ибо правда для него всегда была печальной… Должно быть, все это ему грезится, ибо только во сне являлось ему счастье. Он повернулся на циновке и снова заснул. Мелкие волны, слегка ударяясь о бревна, пели песни милых сердцу негритянских хижин… Негр спал. Это была первая счастливая ночь во всей его жизни. Когда он проснулся, светало. Все было золото и лазурь, а там позади еще виднелось темное пятно – земля. Впереди его ждала другая земля, уже освободившая своих рабов. То была земля господня, где люди жили, как братья.

Жангадейро ободряюще улыбались Жоакиму. Эти люди были белые, но обращались с ним, как равные с равным. Неожиданно негр забеспокоился:

– А от Сеара я могу ехать дальше, все время дальше?

– Ясное дело! Ты свободен, брат!

Эти слова подарили ему весь мир. Дар этот был так велик, так велик, – до сих пор еще ни один король не смог преподнести такого другому королю.

В Сантосе долго ничего не знали о судьбе негра Жоакима Триндаде. Но в прошлом году на рождество семья Шавиер де Морайс получила письмо из Нью-Йорка от своего бывшего раба. Он переменил имя Жоаким Триндаде на Джо Тринити, писал, что служит швейцаром в одной конторе на Манхэттене…

Лаэрте задыхался от жары. Солнце жгло, как сквозь лупу. Над городом собиралась гроза, вскоре разразится ливень, но вода, падая на землю, нагревалась, и после дождя бывало так же душно. Иногда дожди шли несколько недель кряду, и казалось, что терзаемый тучами москитов город варится в кипятке.

«Шел ли дождь, светило ли солнце – порт непрерывно работал. Город, стоящий только на метр выше уровня моря, без причалов, почти без канализации, с ограниченным количеством питьевой воды, которая далеко не всегда текла из водопроводных кранов, безусловно, нельзя было считать приятным уголком. Искусственный лед в ту пору еще не был известен, в трюмах кораблей из Европы доставляли натуральный лед…» – писал впоследствии о Сантосе один из журналистов того времени.