Полина Москвитина - Конь Рыжий

Ной медленно встал – глаза сужены, рука сжимает эфес шашки. Сотник попятился, бормоча:

– Извините, пожалуйста, господин хорунжий. Про Коня Рыжего в штабе у вас слышал. Обмолвился. Виноват.

Ной ничего не сказал, опустился на стул, вздохнул и опять начал думать.

Трое членов комитета тоже вроде мозгуют.

Санька Круглов притащил из недр пустого дома нарубленных половиц, подшуровал. «буржуйку» и сел в угол – подальше от думщиков.

Молчат.

Время идет.

Сотник Бологов успел одеться – бекеша, ремень с кобурой, шашка – то на того узрится, то на другого, раздувает ноздри, смотрит на часы, в окна, а ноги так и прядут, будто ток утаптывают,

– Ну?!

Никакого ответа.

Тянут, сучат время в нитки, мотают на клубок: скребут в затылках, навинчивают усы и – ни слова.

– В молчанку играете, что ли? Так и скажите: ответа не будет. Я успею сбегать в штаб полка.

– Беги, может, сам полковник решит с генералами.

– Так, значит, не будет ответа?

– Будет. За семь минут до отхода поезда. Гляди на часы.

– Почему за семь минут? – хлопает глазами сотник.

– Ответственные решения завсегда принимаются за семь минут до кризиса.

– Какого кризиса?

– Духа, следственно.

– Ничего не понимаю!

– Молодой еще, мало был на позиции. С какого года?

– Девяносто четвертого. А что?

– Я с девяностого, а на позиции с марта четырнадцатого.

– Да при чем тут года!

– При своем месте.

– Не понимаю!

– В поезде поймешь, когда будешь ехать из Гатчины в Псков. Там соберешься с мыслей.

– Взопреть можно с вами!

– Попрей – не вредно. Жар костей не ломит.

– Вот на чем выиграли большевики! На вашем тугодумстве. Пока вы вот так сидели и думали, кучка большевиков из Смольного захватила власть.

– Стал быть, сила была у той кучки, – согласно кивнул головой Ной.

– Ну, знаете ли, председатель! Скажу… – Но сотник больше ничего не сказал, а Ной не стал спрашивать.

В январской морозной стыни за окном послышался протяжный мык паровоза, прибывшего из Петрограда.

Сотника как поленом шибануло:

– Поезд же! Поезд! Слышите?

– Не сейчас уйдет. Гатчина – большая станция.

Ной снова примолк.

– Да вы что? Я же опоздаю на поезд! Голову с меня снимут в штабе корпуса.

– Не сымут. У штабных свои головы в тумане – к чему им твоя. Морока одна.

– Это-это-это… – Сотника начинало потряхивать. – Ну, я ухожу! Думайте. Черт с вами!

– Не чертись – нехорошо, Григорий Кириллыч, – пробурлил Ной, обихаживая кудрявую бороду. Поднялся: – Решенье наше такое: сообщенье центра мы, полковой комитет, выслушали и обдумали. Полк наш разноперый, не так, чтоб чисто казачий, не так, чтоб чисто пехотный, сводный и сбродный, следственно. Ни в каких восстаньях участия не принимал. Но, как тайный центр корпуса востребовал, отвечаем: наш полк не садил большевиков в Смольный и не нам гнать их оттуда. Кто их сажал, тот пущай и сымает, ежли чем не потрафили.

Бологов на минуту онемел, губы трясутся, правая рука машинально опустилась на кобуру.

Санька Круглов глаз с него не спускал. Прошел к своей кровати, потихоньку вынул револьвер из кобуры, взвел курок и сунул в карман.

А Ной продолжает:

– Ежели тайный центр двинет дивизии на Петроград, мы, как полковой комитет, созовем митинг. Пущай казаки и солдаты решают: идти ли им на Петроград, чтоб успокоиться в побоище, али по домам разъехаться? Так и передайте центру.

Взбешенный сотник оглянулся на комитетчиков:

– Это и ваше решение?!

Комитетчики – ни гу-гу! Втянули головы в плечи, как куры на насесте, и глаза в разные, стороны.

– Я вас спрашиваю! – рявкнул сотник, чуток подпрыгнув. – Или один хорунжий решает судьбы полка?!

Никакого ответа. Сопят, тяжело, с присвистом.

– Вы же заверили командира женского батальона! – выкрикнул сотник. – Целовались с нею, черт возьми-то!

Ной сказал за комитетчиков:

– Ну, целовались. И что? Командирша батальона приходила нас поглядеть да себя показать. Решением нашим не интересовалась. К тому же – не с бабьим батальоном переворот свершать! Курицам на смех! И дивизий нету, сготовленных идти на Петроград. Нас втравить умыслили? Ну, а мы не лыком шиты. Соображенье имеем. Другого решения не будет.

– Во-о-от оно что-о-о! Да вы тут… большевики… мать вашу… бога… креста…

Бологов подавился словами, икнул, аж слезы выступили, и пулей в двери, запнулся об ногу Крыслова, брякнулся поперек порога – шашка загремела, еще раз выматерился в бога, креста и богородицу, подобрал папаху и бежать, что есть мочи: на поезд торопился.