Шандор Татаи - Витязь с двумя мечами

Когда солнце село, зайдя за вершины снежных гор, звон мечей умолк и замок Керемеш стал немецким.

В дальнюю башню, где притаились Йоланка и Буйко, шум битвы не проникал, но, когда воцарилась тишина, на западный бастион вместе с каким-то немцем взбежал Голубан. Немец, как видно, был важный военачальник, потому что весь сверкал серебром и его кирасирские доспехи были необычайно нарядны. За Голубаном и немцем следовали с обнажёнными мечами бравый Тит и несколько немецких солдат.

Тит, увидев Буйко, сразу занёс над ним меч. Но важный немец ударил по мечу его.

— Стой! — приказал он. — Это лежебока короля Матьяша. Для нас он живой дороже, чем мёртвый. Король так его любит, что не пожалеет отдать за него мешок золота.

Немец, конечно, говорил по-немецки. Голубан его понял, а Тит — ни слова. Одно ему было понятно; раз ударили по мечу, надо повиноваться. А Буйко, потешаясь над Титом, оставшимся в дураках, раздул щеки и хлопнул по ним кулаками. Озлобленный неудачей, Тит кипел и дрожал от бешенства.

— Отведите лежебоку в подземелье и поместите со знатными пленниками, — приказал Голубан. — Да помните: чтоб ни один волосок не упал с его драгоценной башки.

Тут уж Тит отвёл душу, со всего маха ударив мечом по одеялу.

— Вставай, Буйко! В темницу шагом марш!

— Что?! — вскричал Буйко, притворяясь до крайности удивлённым. — Это мне-то встать? Да я целый год не стоял на ногах!

— Прикажи, хозяин, сбросить его с бастиона! — заорал Тит, едва не лопаясь от злости.

Но Голубан не согласился — наверно, подчинялся приказу немца.

— Мы были бы дураками из дураков, — сказал он, — если б сбросили этого мошенника с бастиона. Король Матьяш цены ему не знает. Для короля он то же, что знатный пленник. Отведите его в темницу и поместите с господами — таков мой приказ. Марш!

Приказ есть приказ. Тит и ещё два солдата-немца поднатужились и, кряхтя и бранясь, поволокли кровать вместе с Буйко в подземелье.

— Видал?! — весело закричал Буйко. — Господа, они везде господа, даже в преисподней! — Он опять надул щеки и показал разъярённому Титу такой «пирог с творогом», что, когда хлопнул по нему кулаками, раздался оглушительный треск, похожий на выстрел.

А Йоланку Голубан учтиво проводил в её прежние покои.

— Живи, как жила, — сказал он ей. — И, конечно, будь за всё благодарна великодушию благородного Голубана.

— Как все, так и я, — возразила Йоланка. — Отведи меня к остальным пленникам — больше мне ничего не нужно.

— Ты вовсе не пленница, — расшаркался перед нею Голубая. — Ты свободна и можешь гулять по замку, где тебе вздумается. Можешь стать даже госпожою замка — всё зависит только от тебя.

— Госпожой замка?

— Представь себе, да. Замок мой. Я получил его от императора в награду за верную службу. Повторяю: ты можешь наравне со мной стать владелицей этого замка.

Ох, каким гневом вспыхнула Йоланка!

— Так вот ты какого мнения обо мне! Ты полагаешь, что я стану женой изменника? Женой человека, который предал моего отца, моего короля и моё отечество! Никогда!!! Лучше самое мрачное подземелье, лучше смерть, чем такое бесчестье!

Некоторое время Голубан молча прохаживался взад и вперёд, потом взялся за ручку двери, словно собираясь уйти.

— Тебе ещё представится возможность сравнить, что лучше, — наконец сказал он, — прозябать ли в темнице или сделаться хозяйкой замка. Я не стану считать то, что ты сказала сейчас, твоим последним словом. Хорошенько подумай на досуге. — Он отвесил ей церемонный поклон и на прощание насмешливо бросил: — Подземелье замка не очень уютное помещение для юной девицы. Особенно подземелье разбойничьего замка. Поверь мне, что это так.

Уж стемнело, когда кровать вместе с Буйко протащили по двору, кишевшему немецкими мародёрами. У Буйко, естественно, не было охоты сидеть в сыром подземелье. Вот он и ломал да ломал себе голову, придумывая, как избежать этого неудобства. Ведь для такого изнеженного, избалованного господина сидеть в мрачном, сыром подземелье равносильно смерти.

До входа в подземелье осталось всего несколько шагов, когда Буйко наконец осенило.

— Послушай, Тит! — сказал Буйко голосом самым страдальческим, а потом и вовсе заплакал. — Послушай, Тит! Я знаю, что ты мой смертельный враг. Знаю и то, что ты гнусный-прегнусный тип. Но ведь мы с тобой из одной деревни отправились бродить по белу свету… Мы с тобой земляки, братец, и нет у меня здесь, на далёкой чужбине, ближе человека, чем ты. Ты единственный, кому я смог бы отписать своё имущество. Ах, милый Тит, — в этом месте голос Буйко прервался от душераздирающих рыданий, — я чувствую: близок мой последний час. Знай же, если ты раньше не знал: каждый божий день я съедаю два с половиной фунта мяса, почти два с половиной фунта сала и фунта полтора копчёной рыбы. Но это не всё. Мне подают ушат наваристого супа, к супу галушки да ватрушки — их я ем столько, сколько в меня влезает. Вот какую гору провизии должен осилить за день бедняга Буйко. Но я не ропщу, я привык, и желудок мой тоже. Сам посуди, каково же теперь сидеть на тюремном хлебе и воде, — пройдёт несколько дней, и я отощаю, зачахну… Ах, да что я такое говорю! Несколько дней? Несколько часов! Мне осталось жить всего несколько часов: если я не съем свой обычный ужин, сегодня вечером наступит конец.