Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

Из протокола допроса Рейли 13 октября 1925 года: «Охотно признаю, что практика моей семилетней борьбы против Советской власти, а в особенности моя последняя попытка, доказали мне, что все те методы, которые применялись и мною и моими единомышленниками, не привели к цели и поэтому в корне были нецелесообразны».

Из письма С. Д. Рейли к помощнику начальника КРО В. А. Стырне от 17 октября 1925 года: «Мой последний опыт с «Трестом» до конца убедил меня в бесполезности и нецелесообразности искания какой бы то ни было опоры для антисоветской борьбы как в русских, так и в эмиграционных организациях. Во мне сложилось довольно сильное впечатление о прочности Советской власти. Поэтому мне приходится смотреть на всю интервенционную политику (какого бы то ни было рода) как на нецелесообразную…»

Начальник КРО Артузов принимал участие в допросах Рейли. При этом его интересовали не только факты, но и взгляды, мысли, чувства побежденного врага.

Рейли.Да, вы победили… Вековая наша методика дала трещину.

Артузов.Верили, потому и победили. За нами — правда, сама история. Вам кажется, что мы поступили нелогично. Вам кажется, что каждый ваш шаг был выверен методикой самой старой и самой опытной английской разведки. А мы разрушили вашу логику, заставили вас следовать логике поведения, продиктованной нами. Ваша логика капитулировала. Мы знаем симптомы вашей болезни и соответственно подобрали нужные лекарства, чтобы обезвредить вас как врага.

Рейли.Позвольте вам напомнить, господин Артузов, изречение — «Наука непогрешима, но ученые постоянно ошибаются».

Артузов.Ваша ошибка не в методике действий, а в главном: подняли руку на свободный народ, который не хочет, чтобы на его шею сели такие, как вы. Новое — неодолимо. Рано или поздно, но вы потерпели бы поражение. Время работает уже на нас, и одно это дает нам дополнительное оружие.

Рейли.Вы сложны и малопонятны. Одно мне ясно, вы хитры.

Артузов.Разве дело в хитрости? Хитрость — признак слабости характера, собственно говоря, это выгадывание за счет другого. Мы в таком качестве не заинтересованы. Это в вашем мире хитрость является нормой. Без хитрости, надувательства в вашем обществе не проживешь.

Рейли.Значит, вы против хитрости?

Артузов.В принципе — да. Хитрости предпочитаю гибкость ума.

Рейли.Вы оказались сильнее меня, а точнее — нас. Занавес моей драмы упал. Выходит, конец. И все же в моем сердце теплится крохотная надежда. Помнится, в России справляли всегда прощеное воскресенье. Из дома в дом ходили друг к другу, просили прощения за обиды. В ноги бухались. Может, и мне это сделать? Надежда — единственный в мире свет…

Артузов.Не поможет. Вы уже были осуждены однажды. Теперь только вышестоящий суд может пересмотреть приговор.

…Рейли не верит. Чтобы спасти свою жизнь, он уже готов на все. 30 октября он пишет заявление: «Председателю ОГПУ Ф. Э. Дзержинскому.

После происшедших с В. А. Стырне разговоров я выражаю свое согласие дать Вам вполне откровенные показания и сведения по вопросам, интересующим ОГПУ, относительно организации и состава великобританских разведок и, поскольку мне известно, такие же сведения относительно американской разведки, а также тех лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело».

И Рейли предает своих хозяев. Он рассказывает Стырне, основному своему следователю, все, что знает — а знает он много — об английской разведке.

Высшие судебные инстанции страны не сочли возможным отменить приговор Верховного революционного трибунала Советской России от 3 декабря 1918 года, по отношению к Сиднею Джорджу Рейли. 5 ноября 1925 года он был приведен в исполнение…

Завершена операция. Кажется — все. Но это только кажется. А по сути операция — только этап. От нее остаются нити, которые следует тянуть дальше, вить новые хитроумные оболочки, раскручивать самые тонкие спирали и, таким образом, добираться до глубины.

«Боюсь одного: выдержит ли моя психика ту огромную нагрузку, которая пала на мои плечи по праву большевика? Должен же быть какой-то защитный панцирь в той изнурительной борьбе, которую приходится вести ежедневно? Впрочем, это некое созерцание. Нет, я не живу своей заботой, заботой о себе. По-прежнему меня одолевает беспокойная порывистость и вместе с тем отчетливость и определенность в линии жизни. По-прежнему чувствую себя громоотводом, притягивающим молнии беспокойного мира.