Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

— Мне теперь все безразлично, в том числе и моя участь. Я уже человек не живой…

Артузов нажал на кнопку звонка, вызвал конвой. Савинкова увели.

27—29 августа 1924 года состоялся открытый судебный процесс по делу Бориса Викторовича Савинкова.

По всем пунктам предъявленных ему обвинений Савинков признал свою вину. В последнем слове он сказал:

— Для меня теперь ясно, что не только Деникин, Колчак, Юденич, Врангель, но и Петлюра, и Антонов, и эсеры, и савинковцы, и грузинские меньшевики, и Махно, и Григорьев, и даже кронштадтцы не были поддержаны русским народом и именно поэтому были разбиты; что, выбирая между всеми разновидностями бело-зеленого движения, с одной стороны, и Советской властью — с другой, русский народ выбирает Советскую власть… Всякая борьба против Советской власти не только бесплодна, но и вредна.

Арест Савинкова, его изобличительные показания и полное раскаяние на суде внесли раскол в эмигрантские движения, явились тяжким ударом советской контрразведки по планам западной реакции. Сам Уинстон Черчилль писал Сиднею Рейли в сентябре: «С глубоким огорчением я прочел известия о Савинкове». Еще бы!

Суд приговорил Савинкова к высшей мере наказания — расстрелу. Однако по представлению самого суда в тот же день, 29 августа, Президиум ЦИК СССР, «признавая, что после полного отказа Савинкова… от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу… и полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс…», заменил ему смертную казнь десятью годами тюремного заключения.

«Феномен Савинкова» много лет не давал покоя его западным «биографам». Прежде всего их сбивала с толку сама арифметика. В самом деле: между арестом Савинкова и началом судебного процесса над ним прошло всего-навсего двенадцать дней. За этот короткий срок злейший антисоветчик, непримиримый враг СССР пришел к безоговорочному признанию Советской власти! Это казалось невероятным, невозможным, немыслимым! Объяснения на Западе давались самые фантастические: от первого, которое приходило на ум людям, мерившим все по собственным меркам (дескать, Савинков пошел на поводу у обвинения, чтобы спасти свою жизнь), до совершенно уже бредового — якобы на скамье подсудимых находился не Савинков, а загримированный под него артист.

Всего одиннадцать дней работали с Савинковым перед судом Артузов и Пиляр. Это ничтожно мало для подготовки судебного процесса над обычным преступником. Этого оказалось вполне достаточно, если учесть, что по одну сторону стола в следственной камере находились такие выдающиеся чекисты, как Артузов, Пиляр и Пузицкий, а по другую — человек такого быстрого и решительного ума, как подследственный Савинков. Хитрить с Савинковым, расставлять ему обычные следовательские ловушки, каверзные вопросы и т. п. не приходилось. Задачи уличить Савинкова в содеянных им преступлениях против СССР не стояло: тут, что называется, улики были налицо и в предостаточном количестве. От Артузова требовалось нечто принципиально иное: убедить Савинкова в бессмысленности его борьбы против Советской власти, доказать ему, что народы бывшей царской России, рабочие и крестьяне в первую очередь, считают эту власть своей собственной, кровной властью и никогда не поддержат против нее ни его, Савинкова, ни каких-либо других «освободителей».

Иначе говоря, Артузов и Пиляр должны были показать Савинкову, что преступления, им совершенные, были преступлениями не только против государственного и политического строя СССР — это Савинков понимал и на это шел, — но и тягчайшими преступлениями против того самого народа, борцом за свободу и счастье которого Савинков себя выдавал. В этом была политическая задача всей операции «Синдикат-2», в этом заключался ее политический итог, подвести который должно было уже не ОГПУ, а советский суд. Только так и можно было сорвать с Савинкова маску идейного борца и обличить савинковщину как контрреволюционное политическое течение, подписать ему смертный приговор, что, кстати, вовсе не обязательно связано было с вынесением, а тем более приведением в исполнение смертного приговора самому Савинкову.

У Савинкова была одна-единственная возможность избегнуть публичного признания своего полного политического банкротства — если бы он погиб, скажем, в перестрелке с пограничниками при переходе границы или в момент задержания. В этом случае имя его после смерти было бы окружено (эмиграция постаралась бы!) ореолом великомученика, отдавшего свою жизнь святому делу борьбы с большевизмом и Советами. Но такой возможности чекисты ему не предоставили. Он был захвачен, как и намечалось планом операции, живым и здоровым.