Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

Глаза Менжинского потеплели, он протянул Артузову руку:

— Поздравляю, Артур Христианович. Верно — победа, и победа значительная. Но что касается победной точки, то ставить ее еще рано. Это нам только предстоит сделать.

— Вы имеете в виду Савинкова?

— Не только. Нам нужно пресечь контрреволюционную деятельность и белогвардейской монархической эмиграции. Вы слыхали про Бриарея? Это из греческой мифологии. У него было пятьдесят голов, сто рук и сто глаз. Мы должны уподобиться Бриарею, тогда наши глаза и руки дотянутся до Парижа, Берлина, Варшавы, Гельсингфорса. Все эти Врангели, кутеповы, бунаковы рано или поздно должны будут держать ответ перед нашим народом.

Менжинский говорил, не спуская пытливых глаз с Артузова, словно спрашивал: улавливает ли он, к чему все это говорится? Артузов прекрасно улавливал.

— Вы хотите сказать, Вячеслав Рудольфович, что существует драматический закон: нарастания действия и что нам следует поступать согласно этому закону, то есть идти дальше, внедряться в стан врагов?

— Вот именно, Артур Христианович. Подумайте, кого можно внедрить в монархическую среду.

Артузов думал не один день. Речь шла об очень серьезном: ключевых деятелях будущего «Треста» не из числа сотрудников ВЧК и привлеченных партийцев, работавших в различных советских учреждениях, но совсем других… «Главный руководитель» с согласия Дзержинского и Менжинского им уже был определен — Якушев. Для придания этой организации большей значимости в качестве начальника штаба ее военной части приглашен бывший царский генерал, закончивший в свое время академию Генерального штаба, Николай Михайлович Потапов, добровольно пришедший на службу в Красную Армию. Артузову показалось также целесообразным на роль своеобразного адъютанта Якушева подобрать офицера, действительно поварившегося в контрреволюционной среде, знающего правила конспирации, энергичного, способного ввести в заблуждение любого «гостя» из-за кордона. А то, что такие «гости» будут, он не сомневался. Артузов перебирал фамилии десятков людей, вовлеченных в той или иной степени в деятельность контрреволюционных организаций, но еще не погрязших с головой в преступлениях перед народом. Но как проникнуть в глубины души и сердца человека, еще вчера участвовавшего в тайном антисоветском заговоре? Как отличить искренне раскаивающегося от лицемера, спасающего свою жизнь? Наконец, как выделить, по каким критериям отобрать из нескольких возможных кандидатов того одного, кто наилучшим образом справится с новой ролью?

Отпали одна за другой многие фамилии. Круг сужался, пока в нем не осталась одна-единственная кандидатура: Опперпут. Бывший офицер, он знал монархически настроенную военную среду. К тому же использовать его для другой работы — против савинковцев — было никак нельзя, им было известно о его аресте в Гомеле.

Вячеслав Рудольфович Менжинский эту кандидатуру одобрил.

Обоснованность выбора, сделанного Артузовым, впоследствии не раз ставилась под сомнение, притом вполне резонно. И все же Артур Христианович об этом никогда не сожалел серьезно, даже тогда, когда Опперпут выкинул свой финальный неожиданный фортель. Было обидно и жалко этого запутавшегося человека, но объективность требовала признать, что свое дело он сделал — помог чекистам ввести в заблуждение зарубежных монархистов.

Чем руководствовался Артузов, когда обвел в достаточно длинном списке кружочком фамилию Опперпут? Немаловажными аргументами. Во-первых, Опперпут не имел никаких серьезных оснований по-настоящему глубоко ненавидеть Советскую власть. По происхождению он был крестьянин, и хотелось надеяться, что проснется же в нем когда-нибудь чувство классовой солидарности. Во-вторых, Опперпут хотя и допустил уже довольно серьезные нарушения законов, но кровавыми цепями к заговорщикам прикован еще не был, всерьез контрреволюционных политических воззрений савинковцев не разделял.

Аргументы «за» позволили Артузову если не отказаться от последних сомнений, то, во всяком случае, пойти на риск с достаточно обоснованной верой в успех. Опперпут обладал достаточным умом, ловкостью, настойчивостью, личной храбростью. Быстро ориентировался в сложной обстановке. Наконец, своими показаниями (как тогда казалось, продиктованными искренним раскаянием и желанием искупить вину) он существенно помог следствию и отрубил тем самым все чалки, связывавшие его с савинковцами, с прошлым.