«Мы никогда не собирались в самый разгар битвы. Но когда на поле боя начиналось что-нибудь интересное, мы выходили на крепостную стену и стояли там под зонтиками и обмахиваясь веерами. Особенно если в поединке сходились двое человек — или богов, если хотите».
Юнг представил смутно различимые сквозь дым и дождь фигуры на троянской крепостной стене, стоящие над полем боя.
И подумал: «Даже если он прав, это случилось так давно, что никакие археологи не смогут подтвердить, что они и впрямь там стояли».
А потом в мозгу невольно снова всплыла фраза: «Так будет». Ночь была так прекрасна — лучше не придумаешь. Ясное небо заливал лунный свет. В саду перекликались друг с другом сверчки и лягушки. На трубу дома села гигантская сова, оглядывая свои владения. Где-то вдали залаяла собака. В роще заливались соловьи, в воздухе сверху вниз ныряли козодои, охотясь за мошками. Юнг чуть не зарыдал, глядя на это совершенство.
И тем не менее…
— И тем не менее, — сказал он вслух, — нам всем грозит опасность. Не знаю какая — но грозит.
Опасность жила в его снах и видениях — обваливающиеся стены, кровавые волны, трупы на воде, обломки цивилизации и скованный морозом пейзаж.
Предвидение.
Да.
Оно надвигалось.
Что-то.
Юнг стоял, ежась под пристальным взглядом совы. Впервые в жизни ему на ум пришла мысль о самоубийстве. Тоска была невыносимой — тоска от этой чудовищной уверенности. Все ясно. Мир катится к концу. Зачем ждать?
В тумбочке у Юнга лежал заряженный револьвер на случай ночных грабителей. Он так редко вспоминал о нем, что мысль о револьвере удивила его.
Сталь, холодящая ладони…
На этой лужайке, с ногами, мокрыми от росы…
Юнг пошел к дому.
Ухнула сова.
Юнг глянул вверх.
Казалось, на него смотрит сам Старик — вернее, Пилигрим, — серый в лунном свете.
И говорит: «Не надо!»
«Подожди, — подумал Юнг. — Умереть ты всегда успеешь».
Он спустился к берегу, сел на скамейку и закурил сигару, зажав в левой руке маленький камушек.
«Посмотрим, что будет, — сказал он себе. — Давай подождем и посмотрим, что будет».
Это было в среду, тридцать первого июля 1914года.
А первого августа вся Европа проснулась под грохот орудий.
Война, ворвавшаяся в повседневную жизнь в виде заголовков, прокламаций, истеричного воя сирен и потока беженцев, ощущалась повсеместно. Швейцария, хотя и нейтральная, не избежала общей участи. Ужас туманом окутал каждую человеческую жизнь. Никто не мог остаться в стороне.
Число пациентов в Бюргхольцли резко возросло. Случаев шизофрении стало в три раза больше, потом в четыре, а потом врачи сбились со счета. Казалось, умалишенные были повсюду.
Перед Юнгом сидели люди в состоянии кататонии, во взгляде которых не осталось ничего человеческого, и беззвучно молили о помощи.
А он ничем не мог им помочь.
Он больше не верил в свои теории — или в их применение. Кроме того, у него появился страх перед чистым листом. За исключением необходимых больничных записей, он больше ничего не писал. Даже дневник свой забросил.
И вдобавок ко всему в 1914 году Эмма родила.
Новая жизнь была результатом все более продолжительных визитов Тони Вольф и возрастающего страха Эммы, что она теряет мужа, причем не только из-за любовницы, но и из-за его «безумия».
Что ж…
У нее родилась девочка. Эмма дала ей имя Эмма. «Моя». Юнг называл ее «помехой». Она стояла у него на пути.
Юнг сам был полем боя. В его душе гремели залпы из всех орудий. Окружающие, за исключением Тони Вольф и жены (во всяком случае, он на это надеялся), стали врагами. Его можно было расчертить, как карту Европы. Каждый день он просыпался и месил в Бельгии грязь, еле волоча под дождем ноги, и каждую ночь погружался, по собственному выражению, в «германскую тьму» — Gotterdammerung — шума и ярости.
Так продолжалось всю весну 1915 года.
А потом, как-то ночью …
Впервые с тех пор, как разразилась война, Юнг взял ручку и начал писать.
«Разве это не прекрасные слова? — написал он в своем дневнике. — «А потом, как-то ночью …».
А потом, как-то ночью мне приснился сон. Я увидел своего старого друга Пилигрима, моего Старика, стоящего на руинах стены. И он сказал мне: «Полезай сюда!» Увидев руины, я, естественно, побоялся карабкаться на них во тьме, хотя он стоял там, освещенный то ли солнечным, то ли лунным светом. Я только потом понял, что раз кругом была ночная мгла, значит, его освещала луна, а не солнце.
Читать дальше