Лесь Гомин - Голгофа

— Если ты в самом деле пойдешь со мной против Иннокентия — расскажу тебе все. Но помни, это смертельная тайна. Поклянись мне, что никому не скажешь — ни кто я, ни откуда.

Соломония встала и торжественно произнесла присягу.

— Клянусь тебе моей ненавистью к тому, кто искалечил мою жизнь, мою душу, что я до конца дней своих не отрекусь от союза с тобой и никогда никому не скажу ни кто ты, ни откуда, ни где я тебя видела. Аминь.

Синика выслушал спокойно и торжественно. А потом лег в постель и устало, словно сквозь сон, сказал:

— Соломония, слушай: у меня была жена — ее нет, Иннокентий забрал; у меня был сын — его нет, Иннокентий забрал; я убил свою жену за то, что родила сына от Иннокентия. Я женился второй раз, ушел из дому. Я сделал так, что люди подумали, будто я утонул в Буге, в Вознесенске. А потом пошел за ним, чтобы своей рукой его убить. Одежду я оставил на берегу. Потом я слышал, что одежду отослали ей, и она живет теперь в моем доме, воспитывает сына… не моего, а Иннокентия. А я вот хожу за ним, чтобы перерезать ему горло. Я уже не Василий Синика, а Степан Маркович Луценко. За бумаги триста рублей дал. Вот и все.

Он устало закрыл глаза и крепко уснул. Соломония сидела возле него и смотрела на его лицо, покрытое глубокими морщинами. Ей жаль было его и себя, и… вспомнилась Катинка.

Окрепший Синика проснулся рано. Удивленно посмотрел на Соломонию. Она сидела возле него, как и вчера. На вид бледная, с затуманенным взором. Он встал с кровати и пошел умываться. Вернулся, а Соломония так же сидела и молча смотрела на кровать, где раньше лежал Синика. Он тронул ее за плечо.

— Умойся, Соломония, освежи голову.

Она посмотрела на него. Взгляд был какой-то холодный, мутный, безразличный. В нем было мертвое, тупое равнодушие ко всему.

— Голова? Чья голова? Разве ты не знаешь, что у меня гвоздь в голове сидит? У меня уже нет моей головы. У меня старая бадья на плечах, а в ее днище гвоздь вбили… Га-га!

Она нагнула голову и показала на темя.

— Вот здесь вбили мне гвоздь… Катинка приходила вытаскивать его, но замерзла она. Мой сын приходил вытаскивать, но ручонки маленькие у него, не мог вытащить. Иннокентий приходил вытаскивать, да еще глубже вбил. И теперь сидит этот гвоздь вот тут. Я веселая сегодня. Я за него замуж выхожу. Ты знаешь моего жениха?

Соломония не вынесла всего пережитого. Теперь, когда ее тело отошло в теплой хате, прошло напряжение, миновала опасность умереть среди снегов, ее разум помутился. В голове все перепуталось. Далекие картины детства, райское блаженство с Иннокентием, затем другой «рай», путешествие в Муромский монастырь, побег оттуда, похороны, самоубийство Катинки — все это помутило ее разум, и она потеряла ощущение реальности.

Синика со страхом смотрел на Соломонию. Он колебался: бросить сумасшедшую или взять ее с собой. Но, узнав об аресте Иннокентия, решил не бросать несчастную. Нанял подводу и, одев Соломонию, поехал с ней к поезду. Соломония не сопротивлялась.

В дороге она не причиняла ему хлопот. Тихо сидела в вагоне и чему-то улыбалась. Иногда обращалась к Синике с добрым словом и снова предавалась грезам. Только на одной из станций, где их поезд догнал эшелон паломников, отправленных домой, услышав молдавскую речь, она вдруг насторожилась и задрожала. Что-то пробудилось в ее сознании. Рванулась к двери, но тут же села и тихо запела молдавскую песню. По дороге в Одессу к Соломонии иногда возвращалось сознание, и она рассказывала Василию об Иннокентии многое такое, чего он и не знал. Он услышал от нее, что его «порезали» в Одессе по приказу Иннокентия, который давно затаил зло за украденные деньги и хотел отомстить Синике за разрушенные тогда планы в Добруджском монастыре. Иннокентий и Домаху принял, хорошо зная, чья она жена, он очень хотел, чтобы у нее был от него, Иннокентия, ребенок. Так она поведала Синике историю балтского инока. Он следил за каждым ее словом, как и за тем, чтобы этих разговоров не услышал кто-то из посторонних.

И чем ближе подъезжал Синика к Одессе, тем больше беспокоился о больной. В Одессе он поместил ее у знакомых, а сам снова принялся за дела. Он повертелся вокруг «рая», разузнал, что Иннокентий в Соловецком монастыре, расспросил, кто из райских мужей остался с ним, а кто в Липецком, и окончательно осел в Одессе, чтобы, отдохнув, снова начать мстить Иннокентию.

Арест Иннокентия, суд в Петрозаводске и ссылка его в Соловецкий монастырь, а больше всего его декларация, словно громом, поразили «раян». К этому времени «рай», который назывался Гефсиманским садом, был оборудован как громадный подземный монастырь. Число пещер увеличилось, они протянулись под землей на два с половиной километра в длину и на полтора в ширину. Построенные в два этажа, они могли вместить восемь тысяч человек. Правил монастырем брат Иннокентия Семеон, который стал настоящим подземным князем: множество слуг, большие доходы, за счет которых он окончательно уладил дела с балтской и ананьевской властями. Он уже мечтал расширить влияние Гефсиманского сада и дальше на Бессарабию — основать свой собственный монастырь, за которым бы присматривал младший брат Марк. Случившееся с Иннокентием разрушило его планы. Теперь нужно было выручать Иннокентия, на котором держалась и его собственная власть над тысячами темных, обманутых людей. Он понимал, что разгром Иннокентия в Петрозаводске мог привести к переменам и здесь, мог заставить Станислава Эдуардовича быть не столь снисходительным по отношению к Гефсиманскому саду, как до сих пор. Поэтому-то он в первую очередь перевел богоматери Софии солидную сумму на киевский банк и просил ее не приезжать в Липецкое, а оставаться в Киеве. Сам же немедленно отправился к отцу Амвросию за советом. Трусливо спросил: закрывать монастырь или нет?