Юрий Давыдов: Капитан Юнкер, будь он проклят…

Говорят, дружба испытывается пудом соли. Служба на море солона и без соли. Уже за Толбухиным маяком, первым на вест от Кронштадта, Бутаков смекнул: Андрей Логгиныч – командир по штату, а он, Бутаков Алексей Иваныч, – командир со штатом. На него, Бутакова, легла ответственность и за людей и за корабль.

Бутакову недавно исполнилось двадцать четыре. Полжизни носил он форменное платье: кадет, гардемарин, мичман, лейтенант. Черное море было купелью: отец-моряк брал сына в крейсерства. Балтика была практической школой: фрегаты, корвет, линейные корабли. Однако Черное и Балтика – лишь заводи Мирового океана. И теперь лейтенанта ждали гром и вихрь Атлантики, Индийского, потом – Великого, или Тихого.

Алексей Бутаков рвался в дальние просторы. Но он не собирался командовать «Або», а предполагал как можно лучше исполнять генеральные повеления капитана. Выходило иначе: ему, Бутакову, командовать генерально. В глубине души он все же надеялся, что Юнкер, отлежавшись в каюте, примет «бразды».

Близость Копенгагена исцелила его. Капитан вышел на палубу приветливый, оживленный, нетерпеливо поглядывая на шпили и башни датской столицы. Едва якорь забрал, то есть зацепился за фунт, как командир велел спустить гичку и был таков.

Был он «таков» во все дни копенгагенской стоянки. Изволил поселиться в шикарной гостинице «Англетер», пил только королевское шампанское или старый рейнвейн, заедая устрицами. Короче, поразил бережливых датчан истово барским размахом.

Собутыльников и партнеров хватало. Дым стоял коромыслом.

«Або» давно мог бы продолжить плавание, да капитан, видите ли, отговаривался каким-то неотложным делом. Бутаков с офицерами опасливо прикидывали, каково будет в дальнейшем: ведь кораблю надо запасаться водою и дровами в Портсмуте, в Кейптауне… А в Англии и на мысе Доброй Надежды тоже, поди, капитан – разудалая головушка – захочет потешиться вдосталь.

Увы, они не ошиблись. Так и повелось: команда несла нелегкую палубную службу, а командир «облегчал» корабельный денежный сундук.

Впрочем, моряки «Або» еще не догадывались, какие беды караулят в Индийском океане.

Не буду описывать Атлантику и переход экватора, этот праздник Нептуна, описанный бессчетно. И не стану рассказывать об утренних и вечерних зорях в тропических широтах: нужны не слова, – оратории.

Перо бежит, обгоняя «Або», обгоняя пассатный ветер, цепляясь о прибрежные камни Южной Африки. Альбатросы провожают от мыса Доброй Надежды, от порта Кейптаун…

В тот год (восемьсот сорок первый) Пасха пришлась на конец марта и застала наших моряков в Индийском океане. Пять недель уж не видели ни клочка суши.

Пропели «Христос воскресе», разговелись солониной. Светлое воскресенье было последним светлым днем экипажа «Або».

В тот же вечер внезапная духота стеснила грудь. Вдруг все провалилось в мягкую пропасть сажи. Ее распарывали ножницы молний. Гром тонул в грохоте океана. Стеньги трещали и рушились. Голубоватые огоньки хищно метались по вантам. Корабль мчался сквозь смерч, вместе со смерчем. Гибель настигала гигантскими валами. Валы катились по верхней палубе, крушили надстройки, кованые железные шлюпбалки, срывали люки, захлестывали жилую палубу, там уж было по пояс.

«Або» попал в ад.

«Нельзя заставлять исполнять невозможное», – говорили древние римляне. Экипаж выполнил невозможное: сохранил корабль. Отчаяние либо отнимает, либо удесетеряет мужество.

В пятом часу развиднелось.

Сложное, но четкое сооружение, подчиненное законам точных наук, трехмачтовый военный парусный корабль теперь казался воплощением хаоса. Парусиновые лохмы полоскались по ветру; такелаж стоячий обратился в обломки. Все, куда ни глянь, было искорежено, перевернуто, громоздилось как попало. Теперь нужны были двужильность, стиснутые зубы, способность действовать, когда досуха исчерпаны силы физические и силы душевные… Только бы устоять, не дрогнуть.

Но вот один дрогнул, сник. Этот был первым. Первым после Бога, как издавна величали моряки полновластных хозяев кораблей – капитанов. Господин Юнкер, любимчик светлейшего князя, бесстрашный картежник и лихой бражник, Андрей Логгиныч Юнкер, его высокоблагородие, капитан-лейтенант, эполеты с «висюльками», удалился, замкнулся, сокрылся ото всех и от всего.

Не знаю, что он там делал, в своей щегольской каюте. Не сомневаюсь в одном: он знал, что наделал! Денежный сундук разевал пасть. Звон золота и серебра давно – в Петербурге и Копенгагене, в Портсмуте и Кейптауне – слился со звоном бокалов, а шорох бумажных купюр – с шорохом игральных карт.