Вадим Сафонов: Дорога на простор

– Русский Кортес! Русский Пизарро! – восклицали ура-патриотические книжки.

Впрочем, в других книжках Ермак изображался простым приказчиком, покрученником Строгановых: свистнули хозяева – бросил разбой на Волге, хоть и понаторел на нем, и послушно явился; мигнули – вот он пошел взял Сибирь.

Как некогда в Греции семь городов спорили о рождении Гомера, подобно этому много мест могут оспаривать право называться родиной Ермака.

Он – коренной донской казак, из понизовых. Он – уралец. Он – волгарь. Он – выходец из Сольвычегодска, из устюжских или даже из Суздальских краев.

На Дону он, видимо, во всяком случае был. Несомненна "гульба" по Волге. Есть известия о службе Ермака в войсках Грозного, на ливонской войне.

Сохранилось описание наружности Ермака.

Но вот имя "Ермак" – откуда оно, что обозначает? Сколько изощреннейших языковедов трудилось в поте лица, осмысляя непонятное имя! И народ тоже давно уже не понимает его: вот почему оно всячески видоизменяется в позднейших песнях.

Ермак – это Ермил, Ермолай, Еремей или даже Герман! Но не Ермил, не Ермолай, не Еремей и не Герман, а именно странное, нехристианское имя "Ермак" стояло в самом первом по времени и притом церковном известии – поминальном синодике, который составил в 1621 (или 1622) году, по свежей еще памяти, Киприан, ученый архиепископ сибирский, бывший архимандрит Новгородского Хутынского монастыря. Он-то знал, конечно, на зубок православные святцы и тоже, верно, поломал голову над языческим Ермаком, прежде чем поставил его в своем синодике!

Есть известие – оно пошло от поздней Черепановской летописи, – что Ермака звали Василием: Ермак остается прозвищем.

Увы! Историки разглядывали в Васильи-Ермаке славного рязанского атамана Василья Уса.

Итак, все, что мы знаем: Ермак – это Ермак.

Докопались, что на волжском жаргоне ермак – это ручной жернов или артельный котел. Так, в руках иных историков, обладающих полетом воображения, биография Ермака обогатилась новым штрихом: до своего атаманства Ермак был кашеваром.

В те времена многие люди, вместе с "молитвенным" именем, носили второе имя – прозвище. Иногда это было тоже христианское имя, иногда – меткая кличка. Под этим прозвищем и слыл человек. О "молитвенном" его имени нередко и не вспоминали.

У вольных же казаков находилась еще причина сменять имя. Попав в "поле", человек как бы родился заново. Он скидывал посконный армячишко (недаром, по поговорке, казаки "добывали зипуны"), а вместе с ним – и прежнее прозвание. Когда поймают воеводы казака, не допытаются, чей человек. Новое имя укрывало…

Все же у всех Ермаковых атаманов-помощников мы знаем настоящие имена. Только у самого Ермака никому не удалось отыскать другое имя. Так и пришлось петь три века вечную память ватажному котлу или ручному жернову…

Есть историки, которые сомневаются и в отчестве Ермака. "Тимофеевич" тоже кажется им мифическим заимствованием у Степана Тимофеевича Разина. Впрочем, этому гиперкритицизму можно противопоставить прямое упоминание о "волских казаков атамане Ермаке Тимофееве" в грамоте Грозного Максиму и Никите Строгановым от 16 ноября 1582 года.

"Написание", составленное старыми казаками, товарищами Ермака, через тридцать пять лет после его смерти послужило первоосновой, "протографом" для Киприанова синодика и для позднейших летописей. Но протограф утерян, и мы знаем только летописи.

В 1636 году сочинил такую летопись архиепископский дьяк Савва Есипов – Есиповская летопись понадобилась для оправдания предположенной канонизации Ермака, превращения его в святого.

Около того же времени, может быть, немного позднее, а иные думают, что даже раньше, сочинил другую летопись какой-то прихлебатель Строгановых. Он запоздало пытается переспорить историю, сгладить обиду, нанесенную Ермаком уральским "именитым людям". И Строгановская летопись славословит и восхваляет Строгановых: Ермак-де во всем поступил по их указу, их иждивением и покорена Сибирь.

В первой половине XVII века было написано также краткое известие "О взятии Сибири".

Значительно поздней, в конце XVII или в начале XVIII века, автор "Чертежной книги Сибири" Семен Ульянов Ремезов написал еще одну летопись. В своем рассказе Ремезовская летопись следует за Есиповской, но составитель ее, как уже говорилось, знал еще какие-то, до нас не дошедшие известия, вставлял в свою повесть туземные легенды. В этой летописи есть рисунки, а на особых листах вклеены обрывки из другой, тоже в отдельности нам неведомой летописи (ее назвали Кунгурской), писанной совсем непохожим на летописный, крепким, народным, казачьим языком.