Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий

– Стояли мы сперва за толстым дубовым забором, – говорил он, – ляхи ядрами пробили забор. Мы отступили в замок, с нами были и трилисянцы, женщины и мужчины, с кольями, рогатинами, косами… Полезли ляхи на вал, впереди немцы со своими начальником. "Сдавайтесь!" – кричат, "всех вас вырежем!" А казаки в ответ: "Убирайтесь, ляхи, король ваш в Польшу утек и вы идите за ним. Это не ваша земля". Начальник немцев что-то сказал своим и полез вперед. Видит стоят бабы с косами, думал, с ними легче справиться. А одна из баб хватила его косой и зарезала. Другие тоже ударили на немцев, и легло их более ста человек на валу. Никто ляхам живыми в руки не дался. Кто мог убежать, убежал, а кто остался, всех ляхи положили на месте, даже грудных младенцев не пожалели, об стены головами разбили. Замок, церковь, все пожгли. Не хотели верить, что женщины с ними бились, уверяли, что то мужчины переодетые.

– А полковник? – спросил Богдан.

– Полковника посадили на кол.

– Пусть их! – говорил Богдан. – На свою голову они народ поднимают.

Однако, гетман колебался; он ясно сознавал, что власть его теперь не та, что была до Берестечка. Богун совсем не слушался его приказаний; Гаркуша и Жданович, бившиеся с Радзивиллом под Киевом, тоже действовали на свой страх, а хан и не думал присылать ему подмоги. Шпионы Хмельницкого доносили ему, что хан только хитрит и вовсе не желает вести войну с ляхами. У самого же Богдана не было и шести тысяч войска, а с такой силой нельзя было двинуться даже на коронного гетмана.

– Послушайте моего совета, – нашептывал ему Выговский, – помиритесь с панами хоть для виду на время, а там будем думать о Московии.

Хмельницкий долго колебался, но наконец решился послать к Киселю послов с просьбой походатайствовать за него в польском лагере. Посланному было вручено письмо коронному гетману. В этом письме Хмельницкий оправдывал свои действия, намекал на то, что военное счастье переменчиво, просил посоветовать королю помириться с казаками. Заканчивал он письмо свое так: "Мы не подвигаемся с нашим войском, будем ждать милостивого вашего решения и надеемся получить его в понедельник".

Потоцкий долго совещался с киселем. Прочитав письмо гетмана, он сказал:

– Этот казак в самом деле воображает, что мы его вассалы, мы одерживаем победы за победами, а он осмеливается присылать нам свои приказания!

– Согласитесь, пан воевода, – заметил Кисель, победы наши не слишком-то значительны. Сам Хмельницкий нам не страшен, тем более, что и у казаков он нынче не в особенной чести, не страшен самый народ русский, страшны эти хлопы, ожесточенные до того, что они готовы лезть с ножом на каждого пана… Я не говорю уж о мужчинах, даже женщины идут на нас с косами и кольями. Того и гляди придут к казакам турки на помощь или, еще того хуже, подымется на нас Московский царь, и тогда Хмельницкого не уговоришь заключить мир. А войско наше? Оно больше терпит от голода и от всяких недостатков, чем от неприятеля… Вот уж у нас появились болезни, мор на людей…

Это хуже борьбы с казаками…

Потоцкий в душе соглашался с доводами Киселя, но по врожденному упрямству хотел, по крайней мере, дать почувствовать послам унижение. Он приказал их провести по всему обширному польскому лагерю как раз в то время, когда войско готовилась к выступлению. Разбранил их, затопал на них ногами, чтобы они выдали ему Хмельницкого, перевязали татарских мурз и перебили всех татар, находящихся в их лагере.

– Вот увидите, – говорил он им, – завтра я соединюсь с литовским гетманом и тогда мы ударим на вас так, что от вашего табора и следа не останется.

Одного из послов он оставил заложником, другого отпустил к казакам с паном Маховским, назначенным им комисаром от польского войска.

Хмельницкий со своим войском стоял в то время под Рокитной. Польского комисара встретили с честью, стреляли из пушек и ружей и, прежде, чем приступить к делу, пригласили посла на банкет. Шумно было в просторном шатре Хмельницкого на этом банкете; собрались все полковники и в дружеской беседе разговорились о Берестечке.

Пан Маховский, умный обходительный аристократ, сразу расположил всех к себе своими мягкими манерами и непринужденным тоном.

– Всему виной этот злодей хан! – говорил полковник Богун. – Если бы не он, мы бы вас опять побили.

– Да, – прибавил Хмельницкий, – этот бессовестный басурман славно меня обманул. Он клялся и Аллахом, и Мухаммедом, что вернется, а как заманил меня подальше, и взял с собой.