А. Сахаров (редактор) - ПЕТР III

О Боже всемилосердный среди коварных людей, позабывших и самое имя твоё! Кто соприкоснулся с тайнами высшей власти, навсегда отравлен ядом жестокости и змеиных побуждений! Многое говорилось в народе о сём несчастном правнуке Петра, угодившем в императоры тотчас после рождения, дабы провести в одиночных камерах детство, отрочество и юность свою!

Правили за Иоанна то Анна Леопольдовна, бессердечная мать его, то изверг Бирон. Говаривали, что Иоанн Антонович давно удушен или отравлен, и под его именем содержится в заточении совсем другой человек…

В голове моей пекучий огнь полыхал. «О, много, много терпеливых мудрецов должен вспитать печенью своей русский народ, чтобы суметь наконец защититься от пагубы, творимой находниками!»

Не верил, не мог поверить я, чтобы честнейший дворянин, безупречнейший офицер, каковым был господин Изотов, прельстился мыслию об убиении государя, хотя, верно, и тосковал немало о пагубности его воздействия на российские нравы! Нет, масонские братья нарочно придумали государственного преступника, метя сокрушить тем бедного князя Матвеева и направить помыслы государя по ложному пути.

– Будет благополезно и целесообразно, коли ты, друг мой, в самом деле посетишь Изотова и доставишь о том кое-какую весть государю. Сие ещё более укрепит твою репутацию… Кстати, тебе нелишне посетить вместе с государем и узилище слабоумного Иоанна. И тут мог бы ты шепнуть кое-что не без пользы для наших дальних замыслов. Пётр Фёдорович как раз собирается предпринять тайное свидание с узником, дабы окончательно распорядиться о его судьбе. Мы устроим, что и ты будешь в числе свиты…

Гнусный изверг наставлял меня, как вернее погубить беззащитную жертву! Он был уверен, что и я сделался змием в масонском гнездилище…

– А что же князь Матвеев, – спросил я, – ужели удалось ему отвертеться?

– Пока удалось, – с досадою проговорил камергер. – Выскользнул из рук, собачий янычар, а ведь висел уже на крючке. Государь неровен, часто забывает о внушениях или, как ребёнок, противится оным. Совсем размягчился у него ум… А князь Матвеев хитёр! Хитёр, бестия! И умён, как случаются умны иные в бескрайнем российском пространстве. Нам бы такового в Орден – готовый наместник для провинции. Но вот же не даётся. К вину равнодушен, женщин сторонится, умножением богатств не увлечён и так обошёл кругом государя, что тот жалует князя особным вниманием и покровительством. Даже сочувствует ему за племянника…

«Бедный Василь Васильич, – думал я, – свижусь ли ещё с тобою? Устоишь ли ты под напором клеветы и наговоров?..»

– Сие следует мимо мыслей моих, – перебил я камергера с грустию. – Занимает меня, смогу ли я один справиться с доверенным мне приказом? Будут ли мне вспомощники и каково моё положение в рассуждении их?

Камергер уклонился от ответа на очень важный для меня вопрос: раскрывая перед государем заговор, я хотел указать тотчас и на круг его участников, дабы проще было обезвредить их.

– Ужели трусишь? – поднял брови камергер. – Всё что угодно я могу ожидать от тебя, кроме трусости… Мы усилим нажим на государя, так что, возможно, твоего личного участия и не потребуется. Однако нужно, чтобы всё было готово…

Вечером господин Хольберг повёз меня на бал, устроенный французским полномочным министром бароном де Брешелем по случаю отъезда из Петербурга.

– Отношения российского двора с Францией сильно поколеблены, – наставлял меня господин Хольберг. – Братья в Париже стараются не допустить до полного разрыва. Мы тоже готовим кое-какие реверансы. Здесь непременно появится фаворитка государя. Я представлю тебя покороче. Как знать, не понадобится ли тебе потом её помощь. Едва заиграет музыка, графиню пригласит танцевать пианый офицер из числа французов. Ты решительно уймёшь дерзкого нахала и тем подольстишься к графине. Ни в коем случае, однако, не выдавай себя: женщины непостоянны, и лучше всего пользоваться ими, не вовлекая в сердцевину замыслов…

За свою жизнь я бывал на балах только у наших соседей, деревенских помещиков, и немало беспокоился, смогу ли держать себя так, как того требовал свет, в душе негодуя на себя за слабость подражать свету. Но поелику тут примешивались высшие виды, я не позволил себе смущаться и перед выездом попросил камергера показать мне все фигуры бывших в обыкновении танцев.

Едва мы появились в зале небольшого, но роскошно убранного дома, камергер представил меня статс-даме княгине Анне Львовне Трубецкой и куда-то исчез. Признаюсь, меня тяготила беседа с княгинею, хотелось тихо посидеть в углу залы, не пряча глаза и уши, но и не напрягаясь попусту.