Владимир Личутин - Раскол. Роман в 3-х книгах - Книга III. Вознесение

– Отец-то хаживал по Сибирям. Дивные, говорил, земли там есть. Вот где рай-от, говаривал. Кабы не семья, говорил, остался бы насовсем. И остался бы, я его знаю, – убежденно протянул Любим, взглянул на божницу, где в Псалтыри хранились заветные отцовы заметы давних путей. И волоки в них указаны, и меги по рекам, где дорогу срезать, и тропы через таежные пади, и путики через алтайские кручи, и слова тамошней тарабарщины, перетолмаченные на русский. Задолго до Семейки Дежнева еще шатался Созонт Ванюков, разведывал дороги, собирал пушной ясак и тамошние целебные травы и много пар сапог износил в полуночной стране.

Олисава поймала взгляд и, уже прочитав тайные, может только что зародившиеся мысли мужа, резко окоротила его:

– И там достанут кому надо...

– Не дотянутся. Есть еще благодатные углы под охраной Господа.

– Достанут. Руки длинные у сатаны... Мне в скиту на Мегре учитель Алексей Бродягин, он родом с Езевцы, что на Пезе, так вот он сказывал, что ныне в Московском государстве возседает царь-воин, зовомый Петр. И от него, говорит, наступают на Руси последние времена, и Страшный Суд Христов совершится в лето восьмой тысячи в первой трети годов. А ему ту тайну принес с Москвы Исак Макеев, он же и перекрестил Бродягина в старую веру.

Есть слух, что скоро царь Петр пойдет войском брать Царь-град, и в этом походе он будет посрамлен. А вернувшись в Москву, он соберет отовсюду людей великое множество, оставив лишь младенцев, которые ходить не могут, да стариков, которым с печи не сползти... А тебе-то, Любимушко, уж готов казенный кафтан да ружье, не гляди, что горб за плечами... И вот эти рати царь снова двинет на Царь-град, а оттуда в Ерусалим. По дороге Петр перейдет реку Ефрат, которая течет из рая, и жители Ерусалима встретят царя хлебом-солью, будут просить сделаться государем ихним и обратятся с просьбою, чтобы он сотворил какое-нибудь чудо. В угоду им пойдет Петр к реке Ефрату и остров каменный, что посередке реки стоит, одним лишь громким словом сдвинет ближе к берегу. Жители, пораженные таким чудом, назовут Петра царем своим и Богом... Ишь ли, земного человека возвеличат Богом, не устрашась Создателя, идола, значит, из него слепят. Но не все ослепнут, и найдутся праведники, которые не станут склоняться под царя и станут проповедовать, де, остров-то и не сдвигался вовсе, а где был, там и стоит, но лишь в головах случилось помрачение. Узнав об изменниках, царь велит казнить их, предавая страшным мучениям, и сам на плахе отрубит много голов, не десять ли тысящ, так что сто топоров затупятся, устанут точить их. И в том граде Ерусалиме будут в то время трусы и мятежи, вспомнят христовенькие о Спасителе и станут кликать его да пособлять, чтобы скорее явился Он. А на восточной стороне земли мир и тишина в то время, люди станут лишь хмельно пить, да сладко есть, и блуду предаваться, и никто не захочет добывать хлеб насушенный в поте лица своего. И тогда Господь наш, устыдясь свального греха, снова сойдет с небес и в чем кого застанет, в том и судить будет... .

– Бреди и сказки бездельные, – коротко отрезал Любим. – Не шатайся больше по скитам, прав был Феоктист. Бабий ум, что храм непокровен, до одного ветру стоит... Рассуди, чудо гороховое, ежли царь уйдет куда-то, вернется и снова убредет, дак царь ли он? Иль зверь лесовой? Кто в уши-то надул этих лживых басен?

– Ты-то чего на меня вскинулся? Я лишь чужое баяла. На чужой роток не набросишь платок. Везде про то говорят, что царь наш сатане брат... Да уж такой ли тут бред, Любимушко? И в святое писание, бывало, не сразу поверили.

– Бедный народ, совсем обезумел. С царем-то спятил, а коли уйдет он жить в чужие земли, а у нас лишь дуван собирать, то и вовсе рассыплется в труху и пыль. Бродят всякие кощунники по Руси, гадают на Рафлях звездобайцы и коневалы и лишь добавляют масла в огонь. Одним велят бороды брить, другим растить волосы до плеч, как у баб, и носить портки до колен столь тесные, что весь срам наружу. Как чужой кафтан ни напяливай, а харя-то русская, сама себя выдаст: и смеяться-то она будет по-своему, и петь, и пить... А царь-от всех переплюнул, во хмелю трактирную девку в постелю уложил, а после и на престол затащил. А для чего? для какой нужды?

– Чтобы мы все с ума тронулись. Так все переиначить, чтобы друг друга не узнали, – рассудила Олисава.

– Иль чтоб забыли вскоре, каковы отцы наши были праведники да разумники? А мы, не будь дурни, да выроем их костки и на плечах своих утащим в ту сторону, где власти не достанут и никто никого припирать не будет. Да и кому гнаться за нами, ежли Христос уже намерился Русь призвать к суду.