Олег Михайлов - Александр III - Забытый император

«Ночь с пятницы на субботу, – писал Соловьев, – провел я у одной проститутки, но где она живет, подробно указать не могу; утром в субботу ушел от нее, надев на себя чистую накрахмаленную сорочку, бывшую у меня, другую же, грязную, бросил на панель».

Как и прочие особо опасные злодеи, Соловьев был повешен. Но его выстрелы отозвались зловещим эхом, вызвав смятение в рядах правительства. Министры истощали себя в бесплодных спорах, обвиняя во всем тайную полицию, и в особенности шефа жандармов Дрентельна, который сменил убитого Мезенцева. Хотя император лично и был против чрезвычайных мер, ему пришлось объявить о введении военного положения в губерниях, которые наиболее сильно были заражены революционным брожением.

В числе первых временных генерал-губернаторов с чрезвычайными полномочиями были назначены генералы, покрывшие себя славой в недавней войне с Турцией: в Петербург – Иосиф Владимирович Гурко, в Одессу – граф Эдуард Иванович Тотлебен, который покорил Плевну, и в Харьков – граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, на Кавказском фронте взявший приступом Каре, Сам Александр Николаевич торопился ехать в Крым, тем более что состояние его супруги Марии Александровны ухудшилось. Перед отъездом государь поручил Особому совещанию из министров выяснить причины стремительного распространения среди молодежи разрушительных революционных учений и положить конец их растлевающему влиянию.

Выводы собрания были, однако, неутешительными.

«Особого внимания, – говорилось там, – заслуживает наружное безучастие почти всей более или менее образованной части населения в нынешней борьбе правительственной власти с небольшим сравнительно числом злоумышленников, стремящихся к ниспровержению коренных условий государственного, гражданского и общественного порядка… В разных губерниях уже заметны признаки действующей в этом направлении подпольной работы. Вообще во всех слоях населения проявляется какое-то неопределенное, всех обуявшее неудовольствие. Все на что-нибудь жалуются и как будто желают и ждут перемены».

Двенадцатого апреля император с женой выехал в Ливадию. Мария Александровна еле дышала. С душевной болью глядел на нее государь: ни кровинки в лице, лихорадочно горящие глаза, исхудавшая фигура. Но такова природа человеческая! Жалея жену, мать его пятерых детей, Александр Николаевич думал о другом – о том, что в дорогом для него Вьюк-Сарае его ожидает княжна Долгорукая, которая отправилась в Крым заранее. Думая о ней, император забывал обо всем – о смертельно больной жене, о революционном терроре, о недавних выстрелах Соловьева.

Это было третье покушение…

Багровое солнце валилось за горизонт, за одинаковые дома Забалканского проспекта. Было холодно – восемнадцать градусов ниже нуля при сильном ветре. Цесаревич с братьями – великими князьями Владимиром и Павлом ожидал прибытия дяди Александра, принца Гессенского, и его сына, князя Александра Болгарского, [102]на Варшавской дороге.

Поезд опаздывал, и братья мерзли в серых, с выпушкой форменных плащ-пальто. Прохаживаясь перед деревянным павильоном вокзала, оцепленным жандармами, они рассуждали о делах житейских – об угасающей на глазах матери и ее душевной драме.

– Сколько страданий причиняет мамá сама мысль о том, что фаворитка поселилась в Зимнем дворце! Как раз над покоями нашего Заслонки! – с юношеским пылом, разрумянившись, говорил двадцатилетний Павел.

Возвышавшийся над братьями наследник приостановился, растирая пальцы в тонких лайковых перчатках.

– Вы заметили? Вчера мамá чувствовала себя слабее обычного. И очень кашляла. А сегодня забылась. Забылась тяжким сном…

Он обожал отца, но были минуты, когда цесаревич ненавидел Заслонку.

– Верно, Бог послал нам это как испытание, – откликнулся Владимир, трогая свои заиндевевшие бакенбарды.

– И при этом от мамá батюшка не слышал ни единого упрека! Ни намека о своем унизительном положении! – горячился Павел.

– Нет, как-то у мамá вырвалась одна фраза, – возразил Александр Александрович. – Однажды она указала на комнаты этой авантюристки и сказала: «Я прощаю оскорбления, наносимые мне как императрице. Но я не в силах простить мучений, причиненных супруге…»

– Да, эта Долгорукова так измочалила и высосала отца! – грубовато добавил Павел. – От него ничего не осталось! У него впали щеки, он горбится, тяжело дышит. И причиной всему эта фифочка!..