Олег Михайлов - Александр III - Забытый император

Каждый вкладывал в свои слова особый смысл. Если цесаревич мечтал о фрейлине Мещерской, то Победоносцев позволил себе завуалированный намек на императора. У Александра Николаевича роман сменялся романом, хотя главной фавориткой оставалась княжна Александра Сергеевна Долгорукая, которую за решительность и влияние на царя прозвали «La grande Mademoiselle». [22]Впрочем, никто не предполагал, что ее скоро сменит дальняя родственница Александры Сергеевны – семнадцатилетняя княжна Екатерина Долгорукая…

Но можно ли упрекнуть учителя, наставляющего своего царственного воспитанника в добродетелях? Владимир Александрович хотел было срезать профессора-правоведа, но вовремя прикусил язык. В Петербурге вовсю шушукались о любовных похождениях юного великого князя, и Победоносцев в своей иезуитской манере мог бы без промедления поставить его на место.

– Поймите, Константин Петрович, – с затаенной грустью сказал цесаревич, – я однолюб и, конечно, буду верен своей избраннице по гроб жизни…

– Знаю, ваше высочество. И всем сердцем радуюсь этому, – отвечал Победоносцев. – Так будьте же теперь таким однолюбом и в отношении к вашей великой невесте – России!..

Из Петергофа путешественники отправились поездом до Твери, некогда удельного княжества, соперничавшего с Москвой. Там наследника встречали губернатор князь Багратион и губернский предводитель дворянства князь Мещерский, дальний родственник Маши. Александр Александрович познакомился с героем войны 1812 года семидесятивосьмилетним литератором и поэтом Федором Глинкой и с ветераном-декабристом Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, восьмидесяти двух лет, которому некогда смертную казнь заменили бессрочной каторгой и который был прощен Александром II.

Наследник плохо знал писания Глинки и охотно передал нить разговора князю Мещерскому.

– Вашими «Письмами русского офицера» [23]зачитывалась вся Россия! – говорил камер-юнкер. – А что пишете вы теперь?

– Полноте! Что я могу нынче писать, – добродушно отвечал старик. – Сейчас я перешел в разряд читателей…

Мещерский знал о едкой эпиграмме, которой наградил Глинку Пушкин, именовавший его «Кутейкиным в эполетах». «Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!» – вспомнилось князю. [24]Но он знал и о том, что сам Глинка, боготворивший Пушкина, на это не сердился, прощая гению его колкости.

– Но вы еще и прекрасный поэт, гордость России, – не унимался Мещерский.

– Бог с вами, – улыбнулся Глинка. – Я всего лишь деятель заштатных годов литературы…

– Заштатных? Ничего подобного! – возразил Мещерский и продекламировал:

Слушая свои стихи, старец преобразился и словно помолодел на три десятка лет. На глазах его блестели слезы, а губы непроизвольно шептали любимые строки:

К концу стихотворения голос Мещерского возвысился, он как бы не читал, а пел славу Москве – первопрестольной столице России:

– Отменные стихи. И подлинно русские! – сказал цесаревич. – Мне сразу же захотелось еще раз побывать в Первопрестольной…

– Что и входит в наш маршрут, – вмешался в разговор дотоле молчавший Победоносцев. – А стихи, Федор Николаевич, и вправду хороши. Они рождают уважение к старым учреждениям… которые тем драгоценны, что не придуманы. Они вышли из жизни народной и освящены историей, и только историей…