На нем был темно-пунцовый балахон с затейливым златотканым узором, и этот домашний наряд делал его в глазах Монтесы еще более чуждым. На какой-то миг он почувствовал себя в присутствии этого человека чуть ли не варваром. Но пробудившаяся гордость тотчас прогнала эту унизительную мысль, и он небрежным тоном сказал:
— У тебя превосходное вино. Садись и выпей со мной. Ты живешь в этой глуши, как в сказке.
— Ты полагаешь? По правде говоря, мне трудно судить, можно ли назвать это сказкой или нет. Просто я живу, как мне нравится.
Дон Лоренсо громко рассмеялся.
— Однако излишней скромностью ты не отличаешься. И говоришь об этом таким тоном, словно даешь понять: только ты один можешь себе позволить жить, как хочется. Ты в самом деле так думаешь?
— Нет, — отвечал дон Мигель. — Я не ставлю себе этого в заслугу. Просто одни люди живут согласно своим склонностям, а другие — вопреки им.
— Конечно, первых, как я догадываюсь, по-твоему, отличают всевозможные добродетели, в том числе необычайная храбрость.
— Ты угадал. В наше время, чтобы иметь собственное суждение, надо обладать храбростью.
— Как видно, нынешние порядки тебе не слишком по вкусу?
— Напротив, я отдаю должное их беспримерной справедливости.
— В самом деле?
— До сих пор, как известно, между людьми не было равенства. Одним судьба благоприятствовала больше, другим — меньше. А сейчас страдание уравняло всех.
Дон Лоренсо нахмурился.
— Ты рассуждаешь, как еретик.
— Я говорю то, что думаю.
— Тем хуже для тебя, если ты так думаешь.
— А не кажется ли тебе, сеньор, что посреди всеобщих бедствий меньше страдает тот, кто умеет их предвидеть?
— Не знаю. Я привык считать, что побеждает тот, кто вообще даже не помышляет о неудаче.
— Я не сомневался, что ты именно так думаешь. Но ведь дороже надежды нет ничего.
Дон Лоренсо наполнил вином кубок и, поднеся его ко рту, твердо сказал:
— Надежда не знает поражений.
— Тем хуже, — сказал дон Мигель.
— Для надежды?
— Нет, для тех, кто ею обольщается.
Дон Лоренсо сделал нетерпеливое движение.
— Трудно поверить, что, будучи таким молодым, ты самому себе обязан столь глубоким знанием жизни. Признайся, дон Мигель, у тебя были, наверно, незаурядные наставники?
— Незаурядные? Нет, пожалуй, это были люди заурядные, но они достойны того, чтобы о них упомянуть. Может, тебя, сеньор, это удивит, но до некоторой степени я тебе обязан тем, что случай свел меня с одним из них.
Дон Лоренсо повернул к нему налившееся кровью лицо.
— Поостерегись, дон Мигель. Я могу пренебречь тем, что я твой гость, если ты не перестанешь говорить загадками.
— Я не хотел тебя обидеть, дон Лоренсо, — спокойно ответил де Лара. — Ты спрашивал меня о моих наставниках, так вот об одном из них я хочу тебе рассказать.
— Но ведь не я же им был?
— Конечно, не ты, сеньор.
— Какое же это имеет ко мне отношение?
— Скорее ко мне, чем к тебе. Послушай. Несколько лет назад в такую же дождливую погоду, как сейчас, мои люди обнаружили пониже перевала Санта Анна едва живого, оборванного человека. Они привели его в замок. Он проболел много недель, но спасти его так и не удалось. И через несколько месяцев он умер.
Наступило молчание.
— Кто же был этот человек? — спросил дон Лоренсо.
— Его имя вам несомненно хорошо известно. Это был дон Родриго де Кастро.
На лице дона Лоренсо не дрогнул ни один мускул. Он медленно осушил свой кубок.
— Забавные вещи рассказываешь ты, дон Мигель, — небрежным тоном сказал он. — Вот уж никогда не думал, что он осмелится вернуться. Что же он тебе говорил? Небось выставлял себя жертвой чудовищной несправедливости?
— Напротив, — отвечал дон Мигель, — по его мнению, священный трибунал не может ошибаться. И хотя обстоятельства вынудили его оставаться в моем доме, он не скрывал того, что ему неприятно пользоваться гостеприимством человека, чей образ мыслей он не разделяет. Думаю, в глубине души он меня презирал.
— Значит, он так и не расстался со своей сатанинской гордыней?
— Прежде всего, мне кажется, с верой.
— С верой? Во что?
— Вы меня спрашиваете об этом?
Дон Лоренсо пожал плечами.
— До сих пор я считал его негодяем, но, если верить твоим словам, он просто-напросто безмозглый дурак. На что он рассчитывал, желая вернуться? Неужели он был так наивен, что надеялся на прощение?
— Нет. Его заветным желанием было служить. Он думал, что скоро поправится и под вымышленным именем наймется матросом на корабль Колумба. Для этого он и бежал из ссылки. Вот и все.
Читать дальше