Анри Труайя - Грозные царицы

Ребенку ничего не оставалось, как замкнуться в себе, но, стоило только ему войти в сколько-нибудь сознательный возраст, он продемонстрировал натуру, исполненную гордыни, агрессивности и цинизма. Постоянно склонный к хуле и мятежу, он испытывал нежность лишь к сестре Наталье, которая была старше его на четырнадцать месяцев, ценя в ней легкий и радостный нрав. Он же сам – несомненно по родовым признакам – несмотря на весьма юные лета, любящий развлекать себя алкоголем и удовольствиями самым что ни на есть низким манером, удивлялся тому, насколько девочку привлекает чтение, серьезные разговоры, изучение иностранных языков. Она говорила по-немецки и по-французски так же свободно, как по-русски. Зачем, думал он, сестре вся эта куча хлама в голове? Разве роль женщины, будь ей даже всего пятнадцать или шестнадцать лет, не в том только состоит, чтобы развлекать других и соблазнять мимоходом тех мужчин, ради которых стоит постараться? Петр подшучивал над ее излишним, как ему казалось, прилежанием, а Наталья, в свою очередь, пыталась хоть немножко дисциплинировать братца, журя его с такою нежностью, к какой он совсем не привык. Как жаль, что сестрица не очень хороша собой! Но, может быть, это даже и к лучшему? На что бы он только ни пошел, если бы сестра, помимо искрящегося ума, обладала и привлекательной внешностью! Да на любые уступки! Но и такая, какая она есть, Наталья помогает Петру переносить его положение лжемонарха, которого вроде бы все почитают, но которого на самом деле никто не слушается. С того времени, как Петр поднялся на престол, он чувствовал, что Меншиков не подпускает его к власти, отодвигает, сводя его роль к роли царствующей марионетки. Конечно, подчеркивая свое превосходство, Петр II повелел, чтобы за столом Меншиков сидел слева от него, а Наталья справа, конечно, это он, а не Меншиков, сидя на троне между двумя своими тетками, Анной и Елизаветой, председательствует на заседаниях Верховного тайного совета, конечно, скоро он женится – женится на дочери этого самого Меншикова, и тому, став тестем царя, придется уж передать ему тогда бразды правления. Наверняка придется! Но сейчас юный Петр не мог не осознавать, что является лишь тенью императора, карикатурой на Петра Великого, масленичным Его Величеством , подчиняющимся воле организатора этого сверкающего всеми красками русского праздника. Что бы мальчик-император ни делал, он вынужден был склоняться перед требованиями Меншикова, который предвидел все и все устроил так, как ему было угодно.

Дворец этого всемогущего властелина располагался в самом центре Санкт-Петербурга, посреди роскошного парка на Васильевском острове. Для того чтобы перебраться на другой берег Невы, пока еще не был построен – специально для него – мост, Меньшиков использовал весельную шлюпку с каютой, обитой изнутри зеленым бархатом. Причалив к противоположному берегу, Александр Данилович пересаживался в позолоченную, разукрашенную гербами карету, на передней стенке которой сияла княжеская корона. Шестерка лошадей в расшитых золотой и серебряной нитью попонах малинового цвета были впряжены в чудо на колесах, представлявшее собой истинное произведение искусства и обеспечивавшее владельцу, кроме эстетического наслаждения и удовлетворения непомерного тщеславия, еще и необычайный комфорт на дороге. В любой, даже самой короткой поездке по городу карете Меншикова предшествовали многочисленные гайдуки. Его сопровождали также два пажа, ехавших верхом, пара придворных, гарцевавших у дверей кареты, и шестеро драгун, замыкавшие шествие и бесцеремонно разгонявшие зевак. [22]Никто в столице не обставлял свои передвижения по ней с подобной пышностью. Петр молча страдал от этого хвастовства, которое с каждым днем еще немножко отодвигало в тень фигуру настоящего царя, о котором, как ему казалось, даже народ, и тот уже и не вспоминает. Расставляя ловушку за ловушкой, хитрец Меншиков дошел до предела: дождавшись дня, когда император присягнет перед гвардией, он объявил о том, что отныне, из соображений безопасности, Его Величество не станет больше жить в Зимнем дворце, а переберется в его, меншиковский, дворец на Васильевском острове. Все удивились подобному решению, при котором самодержавный государь оказывался словно бы под стеклянным колпаком у временщика, но никто не решился протестовать. Главные противники – Толстой, Девиер, Головкин – были своевременно отправлены в ссылку новым хозяином России, остальные промолчали.