Александр Прозоров - Любовь, опрокинувшая троны

– Да нет у меня никакой беды, братишка. – Женщина придвинулась к краю кровати и потянулась к угощению. – Все у меня хорошо.

– Сказывают, боярин тебя какой-то с ног сбил, помял изрядно. Давай, говори! Кто таков, где обитает? Я ему за тебя все руки переломаю и голову задом наперед приделаю! Кто это был? Как звать?

– Ты мой защитник! – рассмеялась Ксения. – Нет, Гришка, ничего я тебе не скажу. Ты ведь пойдешь, руки-ноги кому-то во гневе переломаешь и голову свернешь, а я потом в смертоубийстве виновата останусь. Не-е, Гриш, на что мне такой грех на душу? О себе лучше поведай. Как служба твоя? Как продвигается, чего перепадает, что обещают?

– А-а, ниш-што, – отмахнулся новик. – Пристроился к князьям Черкасским, ворота там сторожу да хвосты лошадям кручу. Моего там даже имени никто не помнит. Я для них: «Эй, служивый!» – и все.

– Подожди, братец! – приподнялась на локте женщина. – Но ведь ты вроде как в науках многих горазд, грамотен, почерк у тебя красивый. Тебе надобно в писари идти!

– Не надобен Черкасским писарь, – поморщившись, посетовал паренек. – Им привратник надобен. Да слуга дворовой, поводья принимать.

– Это плохо. – Ксения в задумчивости покрутила на пальце недавно подаренный перстень. – Прямо не знаю, чем тут можно помочь. – Женщина опустила взгляд на три стоящих бок о бок камушка, и вдруг ее осенило: – Хотя нет, братишка, знаю! Имеется у меня один знакомый. Хотя, может, уже и не знакомый. Может статься, уже и забыл… – заколебалась женщина. – Но отчего не попытаться? Ты вот что, Григорий… В понедельник вечером сюда приходи. Глядишь, к тому времени одна моя задумка и выгорит.

Новым днем, сразу после воскресной службы, боярская дочь переоделась в лучшие одежды: в выходной сарафан тонкого бежевого сукна, да с атласными боками и плечами; снизу поддела две юбки льняные, с кружевом по подолу, а выше, под самое платье, еще две мягкие шерстяные, для тепла и пущей пышности. Сапожки натянула мягкие, войлочные, с подшитой кожаной подошвой. В городе без подошвы нельзя – в любой мороз на улицах грязно. Волосы заплела, как положено, в косу, однако от чужих глаз спрятала, скрутив и заколов на затылке, прикрыла легкой прозрачной пеленой из крапивной кудели и уже сверху надела горностаевую шапку. В таком виде и сбежала со двора через заднюю калитку, дабы отцу на глаза случайно не попасться.

До Варварки Ксения шла полный час – и чем ближе становился дом боярского сына Федора Никитича, тем меньше решимости оставалось в женщине, тем сильнее сомневалась она в правильности своего поступка…

Ну да, повезло замарашке однажды в дом знатного боярина попасть! Сразу не прогнали, снизошли, поиграли-приголубили, отпустили с богом… Ну и все, пора и честь знать. Какие могут быть дела у царского брата с порченой девкой? Они не то что не ровня – из миров разных происходят! И просить о чем-то знатного красавца-витязя, ссылаясь на случайное уличное столкновение – слишком уж нагло получается.

С этими мыслями Ксения и встала перед вратами усадьбы Захарьиных, не решаясь постучать. Однако привратник все равно заметил неладное, открыл дверное окошко и хрипло спросил:

– Чего к калитке жмешься, деваха? – Несмотря на старческий голос, выглядел холоп молодо: ни усов, ни бороды еще не прорезалось, нос длинный, щеки впалые, кожа розовая. Чисто лисенок юный – щуплый, лопоухий и вечно голодный.

Увидев его, Ксюша сразу вспомнила брата, и это придало женщине решимости:

– Я к Федору Никитичу пришла, служивый. Дома ли он ныне?

– Дома-то он дома, красавица, да токмо нужна ли ты ему? – покачал головой привратник. Опрятно одетая, не нищая, но все едино худородная гостья доверия у слуги не вызывала. К Захарьиным редко заглядывали гости, не имеющие при себе хотя бы пары холопов. Да еще пешие! Посему он предложил: – Ты коли поклониться с чем-то хочешь, лучше у церкви попробуй перехвати, чего дома-то знатного человека тревожить?

Ксения подумала, затем сняла с пальца кольцо с самоцветами и протянула холопу:

– Вот, хозяину своему покажи. А уж он пусть сам решит, желает меня увидеть али нет.

Паренек задумчиво хмыкнул. Дорогой пропуск произвел на него впечатление. Немного поразмыслив, слуга даже приоткрыл калитку и пропустил гостью на двор:

– Здесь обожди, лебедушка. Мало ли на улице зашибут…

На сем забота холопа о женщине закончилась. Он шумно задвинул широкий железный засов, побежал через двор и по ступеням крыльца наверх.

Федор Никитич в этот день поднялся поздно. Вернувшись накануне после охоты, он изрядно перепарился, отпиваясь потом от жары хмельным медом, и в итоге устал так, что на церковную службу просыпаться не стал, да и утро в постели провел в одиночестве.