Франц Верфель - Сорок дней Муса-Дага

Тем временем вымершие улицы Зейтуна постепенно начинали оживать, заполняясь стервятниками, слетевшимися на пепелище, — случайные грабители, профессиональные воры, городские подонки, чернь из окрестных деревень — они вселялись в покинутые дома или уж, во всяком случае, как следует обшаривали их.

Началась оживленная погрузка и перевозка расхищенного имущества армян. Потянулись арбы и тележки, шагали враскачку ослы. На повозки и на вьючных животных неторопливо грузили ковры, одежду, груды белья, кровати, мебель, зеркала. Власти не чинили препятствий. Напротив, они будто негласно премировали турецкую чернь за то, что она не помешала депортации армян. Вдобавок — и это походило на какую-то варварскую сказку, — согласно приказу властей, из высылаемых армян по шесть представителей каждой профессии обязаны были остаться в «Султание», точно команда на тонущем корабле быта, чтобы он не остался без присмотра. Однако отбирало этих счастливцев не начальство, выбор предоставлялся общине, и это было изощренной, дополнительной пыткой, потому что обрекало людей на новые моральные муки.

Наступил пятый день, а пастор Арам не получал еще вызова. К нему лишь явился мусульманский мулла, не из местных, и потребовал ключи от церкви. Протестантская церковь, вежливо объяснил он Араму, к вечерней молитве должна быть переосвящена в мечеть. Но Арам все еще надеялся, что сиротский дом не тронут. Он запретил выходить из дома и показываться на улице учителям и детям, велел днем держать ставни на окнах закрытыми, не зажигать ночью свет и разговаривать вполголоса. В доме, где прежде шумела жизнь, притаилась мертвая тишина. Все будто вымерло.

Но не искушай бога, дабы не прогневить судьбу. На следующий, шестой, день рассыльный, из тех, кто как ангелы смерти носились по городу, вручил пастору повестку с требованием безотлагательно явиться к коменданту.

Арам пришел в священническом одеянии. Молитва его была услышана. Он не унизил себя и тенью страха или волнения. Он стоял перед турецким офицером спокойный, прямой. К сожалению, эта позиция оказалась неправильной. Бинбаши [42]нравилось видеть перед собой плаксивые, униженные создания. Тогда он иной раз был готов даже дать поблажку, быть добрым. Но уверенная осанка Арама оказала обратное действие: доброжелательность турка улетучилась, потому что источником ее было сознание своего величия перед умоляющим, жалким червем.

— Вы протестантский пастор Арам Товмасян, уроженец Йогонолука, что под Александреттой?

Для начала бинбаши прорычал этот перечень примет преступника, затем напустился на свою жертву:

— Отбываете завтра последним эшелоном в направлении Мараш-Алеппо! Понятно?

— Я готов.

— Я не спрашиваю, готовы ли вы… Жена и прочие члены семьи следуют с вами. Никакой поклажи, кроме ручной, не имеете права брать с собой. По мере возможности вас будут довольствовать хлебом по сто дирхемов [43]в день. Остальное разрешается приобретать за деньги. Всякая самовольная отлучка из колонны наказывается комендантом эшелона, в случае повторного нарушения — карается смертью. Пользоваться всякого рода экипажами запрещено.

— Моя жена ждет ребенка, — тихо сказал Арам.

Это признание, по-видимому, позабавило бинбаши.

— Раньше думать надо было.

Он снова заглянул в свои бумаги.

— Воспитанники сиротского дома, поскольку это армянские дети, разумеется, также подлежат высылке. Их надлежит точно в указанное время и в полном составе доставить на место. Так же как и весь служащий персонал сиротского дома.

Пастор Арам невольно попятился.

— Разрешите спросить: на чьем попечении будут эти сто невинных детей? Очень многие из них моложе десяти лет и никогда не участвовали в дальних походах. И детям нужно молоко.

— Вы, пастор, здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а чтобы слушать мои приказания! — закричал бинбаши. — Вы уже неделю находитесь в районе военных действий.

Если бы пастор Арам оробел от окрика, растерялся, бинбаши, с высоты своего удовлетворенного величия, возможно, оказал бы снисхождение, позволил бы взять коз. Но пастор в своем спокойном упорстве продолжал:

— Так что я велю присоединить к эшелону стадо коз, принадлежащих нашему дому, чтобы дети получали, как привыкли, молоко.

— Вы, пастор, будете держать свой дерзкий язык за зубами и подчиняться.

— Я, эфенди, буду впредь считать вас ответственным за судьбу сиротского дома, ибо он — неприкосновенная собственность американских подданных, а они находятся под защитой американского посла.