Аркадий Савеличев - Последний гетман

Как же отблагодарил профессор Ломоносов?.. Как всегда, своеобычно. Оды он Елизавете Петровне дарил, президенту же, имя его, впрочем, не называя, вирши весьма сомнительные. Под названием «Полидор». Там муза Каллиопа, «днепровская нимфа» Левкия и «тамошний пастух» Дафнис рассуждают о характере По-лидера. Таким вот образом:

Подлинный смысл этой пасторали как-то не приходил на ум гетману, да и президент Академии не слишком-то рассуждал о каком-то Полидора, но в светских кругах был повод для веселого шепота:

– Полидор? Пастух?..

– Он же превышает всех здешних пастухов!

– Как не превышать, дорогая, когда сам не так уж и давно был лемешевским пастухом…

– Но другие-то пастухи, выходит, и того хужей?

– Э! Их предки московские да и петербургские улицы сколько веков полами кафтанов мели, а нынешний Полидор…

– Да, да, и десяти-то лет не прошло!

– Так в «случай», как и его старший брат, попал…

– Ш-ш… Идут оба… Поклоны низкие, ниже некуда:

– Граф Алексей Григорьевич?..

– Ваше сиятельство, Кирилл Григорьевич!…

Как не склониться, когда из других дверей к ним совсем запросто, почти по-домашнему, подошла и Государыня. Ручку целуют, а она поощрительно:

– Ах, шалуны! Кирилл-то Григорьевич особливо… Можно насторожиться, но можно и вопросить:

– В чем же шалость, ваше величество?

– Как? Вы не знаете, что похвально вдохновляете пиита Ломоносова?

– Вы вдохновляете, ваше величество. Я как президент Академии обязан знать… – несколько льстиво потупился он, – я смею и публично напомнить:

– Нет, шалу-ун, шалун отменный! – удовлетворенно вскинула Елизавета Петровна светло-золотистую голову, и без короны светящуюся. – Однако ж мне, господин президент, всезнающие слуги докладал и, что твой пиит, без всякого на то соизволения, инкогнито, в Москву грянул?..

Чувствуя приближение внезапной грозы, старший брат постарался ловко увлечь Государыню к другой группе придворных, тоже страждущих лицезреть свою пресветлую благодетельницу.

Граф Кирила остался в некотором раздумье, чего слишком много думать, в своем характере – вальяжности не поощрял. Он, гетман и президент Академии, не решился бы приехать в Москву без высочайшего соизволения, а какой-то профессор взял да и сиганул прямо в Головинский дворец. Видели, видели лиходея. А вскоре и он собственной персоной предстал. Парадно и чинно одетый, но все же?..

– Господин профессор?

– Я, ваше сиятельство. Понеже, надо же фабрику стекла до ума рачительного доводить.

– Но разрешение? – ни я, ни начальник канцелярии – не давали?

– Истинная правда, ваше сиятельство. Но разрешение, в отсутствие ваше и в отсутствие Государыни, дал главноначальствующий Петербурга князь Голицын, а сенатская контора выдала документы на проезд. Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.

Профессор Ломоносов поднаторел в придворных поклонах, вельмож многих знал, иногда и раскланивался довольно ловко. Все ж пребывающий в Москве президент посчитал за лучшее уединиться с ним в одну из дальних комнат необъятного Головинского дворца и там поспрашивать. Честно говоря, он был рад встрече с неугомонным бузотером, так, под шуточку:

– Прослышал я, господин профессор, что вы опять стулья это… ломо… носите? о чьи же головы, смею просить?

Ломоносов понимал настроение графа Разумовского, тоже не от хорошей жизни сбежавшего из Малороссии. Отвечал с самой малой субординацией:

– О свою башку. Мысли мои опережают деяния. Задумал фабрику цветных стекол, чтоб мозаику портретную выпекать. А какой я фабрикант? Ни денег, ни людишек для работы. Да и землица потребна, не на воздусях же Господних фабрику ставить. Кто вспоможет нищему профессору?

Хорош он был хоть тем, что не хитрил. Граф Кирила со Свойственной ему прямотой пообещал:

– Мое вспомоществование непременно будет. Надеюсь, что и Государыня благоволит к вам. Не одногодня это дело, посему прошу вечерком на чай ко мне. В Петровское, поелику возможно.