Вячеслав Шишков - Угрюм-река

– Вот она какая антиресная. Подивись... – распахнул дверь безносый. На кровати разметалась в крепком сне полуобнаженная Стеша.

– Прямо белорыбица-с... Исай Ермилыч... – причмокнул целовальник.

– А я ухожу к куму, к мельнику.

– Знаю-с, знаю-с... Не опасно ли? Ночь, скандалы-с, Исай Ермилыч.

– Черта с два! – И безносый, как железными клещами, стиснул двумя пальцами плечо целовальника.

– Ой! Ой!.. – закрутился тот, от боли присел чуть не до полу. – Ну и силка же у вас... Не угодно ль на дорожку выпить?..

– Нет.

– А почему же? Вот вишневочка...

– Нет.

– В таком разе извольте деньги получить...

– Давай, брат, давай, Сила Митрич.

– Пожалуйте-с к выручке, Исай Ермилыч. Бумажничек ваш там-с...

В длинной поддевке безносый грузно водрузился по эту сторону кабацкой стойки, против выручки. Целовальник, открыв выручку, шарил глазами, как бы отыскивая затерявшийся бумажник.

– Сколько я тебе должен за гульбу?

Лик целовальника вдруг весь изменился, судорога прокатилась по спине. Жестким и жестоким голосом сказал:

– Как-нибудь сочтемся, – и крепко нажал под выручкой рычаг.

Под ногами безносого Тузика мгновенно разверзся люк, на котором он стоял, и Тузик грузно провалился под пол. Он поймал в полумрачном подземелье мутный свет фонаря и глухой, гукающий голос:

– С праздничком, Исайка-черт!

Безносый, весь взъярившись и похолодев, привстал по-медвежьи на дыбы и мертвой хваткой вцепился кому-то в глотку. Но обух топора сразу раздробил бродяге голову...

К ногам догола раздетого трепещущего трупа быстро привязали тяжелый камень.

– Отворяй! – гукнул темный голос.

И труп был вытолкнут чрез потайной проруб в стене прямо в волны Большого Потока.

У целовальника тряслись руки, звякали в ушах червонцы, зубы колотили дробь. В дверь с улицы крепко постучали. Влез пьяный Филька Шкворень.

– Тузик здеся? Ах, ушел? И деньги взял?

– Ну да... Без всякого сомнения...

– А меня били, понимаешь... Грабили... Только я и сам с усам! – Филька выхватил из-за пазухи окровавленный нож и погрозился улице.

Диким, в сажень, пугалом он стоял на закрытом люке против целовальника. Все лицо его разбито в кровь. Правый глаз заплыл. Из-под волос по правому виску и по скуле кровавый ручеек.

– А я, понимаешь, гуляю... И буду гулять! – ударил Филька в стойку кулаком. – Только я по-умному. Двоих, кажись, пришил... Ну и мне влепили. Едва утек... И завтра буду целый день гулять... А золота не отдам, сволочи, не отдам! – И Филька снова погрозился улице ножом. – У меня в кисе, может, на двадцать пять тыщ! Да, может, я побогаче Тузика!.. А только что – тяжко мне. Поверь, Сила Митрич... Тяжко... Тоска, понимаешь, распроязви ее через сапог в пятку! Ух!! – И Филька опять грохнул в стойку.

– Ты не стучи... Ты выпей лучше да ложись спать. Я устал, до смерти спать хочу.

– Нет, Сила Митрич, не лягу! Потому – скушно мне... Душа скулит... Гулять пойду. В вине утоплю душу. Она у меня черная. А ежели ухайдакают меня, Богу помолись за мою душеньку. Убивец я, черт... Убивец!.. – Филька скосоротился и закрыл лапой мохнатое лицо.

– Золото-то при тебе?

– При мне... Вот оно... Возьми на сохранение. Я человек простой... Я верю тебе. Я, брат, в Тамбовскую жениться еду.

Целовальник трижды стукнул каблуком в пол.

– Давай, давай, брат... Давай... Да ты не скучай... Я, брат, сам убивец... Плевать... Вот сейчас тебя оженят, – сказал целовальник и нажал под выручкой рычаг.

Филька Шкворень так же быстро рассчитался с жизнью. В глубоком стеклянно-рыжем омуте он, без тоски, без злобы в сердце, стоял теперь рядом с веселым Тузиком. С тяжелыми камнями на ногах, впаявшими трупы ступнями в дно, оба золотоискателя, подвластные течению реки, легонечко поводя руками, изысканно вежливо, как никогда при жизни, раскланивались друг с другом. Они удивленно оглядывали один другого своими ослепшими глазами, силились что-то сказать друг другу – может быть, нечто мудрое и доброе – и не могли сказать.

С утра гулко посвистывал пароход, сзывая отъезжающих. Мрачные, избитые, ограбленные люди стали помаленьку стягиваться к пристани. Хозяйственные, степенные рабочие – их подавляющее большинство – ночевали в барже. Эта трезвая масса людей встречала пропойц то злобным, то презрительным смешком. Многие из ограбленных гуляк, по два, по три года копившие деньги, чтоб в достатке и в почете прибыть домой, теперь, проспавшись, впадали в полное отчаянье: рвали на себе волосы, то со слезами молились Богу, то в безумстве богохульствовали, рыдали, как слабые женщины, упрашивали товарищей убить их, разбивали себе о стены головы, в умственном помрачении кидались в реку.