Вячеслав Шишков - Угрюм-река

– Позвольте, но это ж иносказательно, это ж пророчество... А впрочем... не смею вас задерживать. В другой раз поговорим на эту тему, в другой раз, – заторопился отец Александр и, насупив брови, ушел.

– Что с тобой, Андрей? Ты такой... странный какой-то, нервный, – усадила его Нина. – Что-нибудь на работе?

– Да, и на работе... И вот... Знаешь что? – Протасов закурил трубку. – Знаешь что? Только будь мужественна, как всегда. – Протасов мялся, ерошил волосы. Дыхание Нины вдруг стало коротким, она чуть приоткрыла рот. – Я имею сведения, – преодолев себя, сказал Протасов, – что Прохора Петровича нет в живых.

Андрей Андреевич сидел в кресле возле зажженной лампы, абажур бросал тень на верхнюю часть лица, оставляя в свете строгий его рот и сильный подбородок.

Напрягая всю волю, Нина старалась казаться спокойной. Но темно-русый локон возле правого уха стал подрагивать в такт ее сердцу.

– Откуда у тебя эти сведения? – холодным тоном спросила она, пристально всматриваясь в выражение глаз Протасова.

Тот опустил взгляд в пол, сказал:

– Я получил записку от техника Матвеева. Он с поисковой партией по тайге бродит. Принес писульку зверолов, ходок. Прочесть?

Ей послышались в голосе Протасова нотки скрытого, оскорбляющего Нину ликования. «Нет, не может быть. Нет, Андрей всегда и во всем правдив и честен», – подумала она и, спохватившись, торопливо сказала:

– Да, да... Пожалуйста, прочти. Впрочем, дай сюда.

«Сегодня натолкнулся на странного человека-пустынника, – писал техник Матвеев. – Он пятые сутки сидит возле могилы своего товарища, утлого старичка. Из расспросов выяснилось, что у старцев три недели жил Прохор Петрович. „Душа его скорбит, – сказал мне пустынник. – Вразумить, облегчить его мы с братом не смогли: гордыня заела его. На прощанье грешник сказал: „Жить больше не могу ни с тобой, ни с миром“. Ушел и два раза выстрелил. Я искал потом прах его, не нашел. Может, зверь слопал“.

Положив письмо, Нина опустила голову и стала крутить в руках носовой платок. Молчание длилось очень долго. Часы пробили десять.

– Я думаю, эта версия о смерти Прохора Петровича окажется таким же вздором, как и питерский анекдот, – проговорил Протасов. – Мало ли что мог сдуру сболтнуть какой-то старичишка. Я уверен, что сердце ваше ущерба не понесет.

Заметив в его голосе теперь явную фальшь, Нина крутнула платок, углы рта ее нервно задергались.

– Расскажи, Андрей, что-нибудь веселенькое.

Протасов с недоумением пристально посмотрел на нее сквозь пенсне:

– Веселенькое? Почему именно – веселенькое?

– Ну, что-нибудь... Ну, я прошу... – Щеки Нины покрылись красными пятнами.

– Ну, что ж... Ежели желаешь. Ну, например... – мямлил Протасов, продолжая недоумевать. – Например, дьякон Ферапонт кует цепь себе. В буквальном смысле – себе. Приказала Манечка. «Я, – говорит, – буду тебя, когда напьешься, сажать на цепь, как Трезорку».

– Очень смешно. Ха-ха, – не моргнув глазом и не слыша Протасова, чужим голосом сказала Нина.

– Или, например, блистательный Парчевский...

– Довольно о Парчевском! – вспылила Нина. – Вы слишком часто издеваетесь над ним.

– Это не издевательство, это оценка человека по достоинству.

– Ревность?

– Ничуть. Мне это чувство незнакомо. В особенности по отношению к тебе.

– Вот как?! Напрасно. Во всяком случае, Протасов, мне надо побыть одной. Прощайте.

– Вы нервничаете?

– Да.

Она уходила прямая и гордая. Но ее сердце хромало, грудь волновалась: вдох и выдох фальшивили.

Протасов уронил пенсне, проводил ее растерянным взглядом и тоже ушел. Он злился на Нину, морщил лоб, кусал губы. Он все еще считал несвоевременным показать ей хранившийся у него документ против Прохора. А надо бы...

Нина прошла в свой кабинет, обставленный темно-синей кожаной мебелью в английском вкусе. За нею проследовал, виляя хвостом, толстый, разжиревший за время отсутствия Прохора волк.

Нина опустилась в глубокое кресло, закрыла глаза. «Почему он такой нетактичный, этот Андрей?.. – думала Нина. – Почему он так торопит события? Слепцы, слепцы! И Парчевский и он... Я люблю Прохора. Я и вдовой буду ему верна до смерти... Но Прохор жив, жив, я не желаю его гибели!»

Все эти отрывки мыслей, требующих длительного пересказа, мелькнули в голове Нины мгновенно. Затем – наступило второе и третье мгновение: «Я не могу быть женой Парчевского, внутреннее я предпочитаю внешнему. Но мне страшно быть и женой Протасова, потому что он выше меня по натуре и, главное, мы с ним разных дорог люди (второе мгновение мысли)». «Я Андрея люблю (третье мгновение мысли), я должна всем для него пожертвовать. А когда буду его женой, мое влияние одержит над ним победу». «А если моя жизнь с ним будет несчастна (четвертое мгновение), уйду в монастырь».