Вячеслав Шишков - Угрюм-река

– Сукин сын! Спиртонос! Каторжник...

– А не ты ль, гад, рабочих расстреливал, тайгу опоганил нашу?

Борзятников взбеленился, выхватил револьвер:

– Все пули всажу в лоб, мерзавец!! – Конь заплясал под ним.

– Молись Богу, варнак! – И безносый верзила, чтоб напугать офицера, вскинул на прицел ружье.

Офицерик Борзятников, мотнув локтями, пришпорил коня, весь пригнулся и, стреляя в воздух, заполошно сигнул вбок и – обратно, к своим. Собачка, хрипя от ярости, кидалась к морде его коня. Навстречу, трясясь всем брюхом, скакал Усачев. Просвистела пуля бродяги, ее след прочертился упавшими хвоями. Вдали – грубый, громыхающий хохот и крики в четыре хайла: «Тю! Тю! Тю!..» И все смолкло.

– Трусы! Трусы! – издали резко дразнила их странная Кэтти.

– Пардон... Не трусость, мадемуазель, а благоразумие, – соскочил с коня, заюлил глазами вспотевший Борзятников. – У бродяги ружье... Из ружья, даже из охотничьего, можно уложить пулей на полверсты. А револьвер... что ж...

– Нет, нет, нет! – И Кэтти, растрепанная, жуткая, сорвалась с земли, как пружина. – Вы оба не умеете... Ха! Вы только – в рабочих!.. В рабочих! Да и то чужими руками. – Она задыхалась. Глаза неспокойны. В глазах жестокий блеск.

– Пардон... – Глаза хмельных офицеров тоже озлобились. – Кто, мы не умеем?

– Да, вы... Впрочем... Ха-ха-ха!..

– Володя, швырни!

Усачев, закряхтев, высоко подбросил бутылку. Борзятников – «пах!» – и промазал.

– Анкор, анкор! Еще... – торопливо просил Борзятников, подавая товарищу другую бутылку. Он весь был возбужден вином и желанием нравиться Кэтти.

Наденька убежала в кусты, молила:

– Ну вас!.. Я боюсь. Поедемте домой.

– Сейчас, сейчас... Володя, швыряй!

«Пах!» – вторая бутылка упала разбитою.

Кэтти выпрямилась в струну, голова запрокинута:

– Слушайте... как вас... капитан! Я не ожидала... нет, вы молодец. – Ноздри Кэтти вздрагивали, ладони враз вспотели. – А вы можете научить свою Кэтти так же ловко стрелять? Дьякон учил меня, но он плохой педагог...

– Кэтти! К вашим услугам... Дорогая, бесценная... – Шпоры звякнули, Борзятников весь просиял и, положив руку на сердце, очень учтиво поклонился девушке.

Наденька меж тем запрягала лошадь, настойчиво звала:

– Поедемте, право!.. Ну вас.

Кэтти быстро ходила: три шага вперед, три назад. Подергивала то одним, то другим плечом, горбилась. Крепко потерла ладонью лоб, как бы силясь сосредоточить мысли. В цыганских глазах неукротимая страстность. Губы сухи, сжаты, лицо пошло пятнами. Ей нездоровилось.

– Вы, Кэтти, дорогая моя, больны?

– Да, немножко.

– Итак! Вешаю на эту елочку фуражку...

– Ну вас, ну вас... Не стреляйте!.. – издали кричала Наденька.

– Вы прострелите мне ее на память. Берите в вашу ручку револьвер. (Холодная Кэтти взяла револьвер холодными пальцами. – Так... беру револьвер, – не слыша своего голоса, сказала она.) Пардон, пардон. Вот теперь так. Ну-с... Правую ногу вперед... Становитесь чуть вбок к мишени. Правым, правым боком! Мерси. Левую руку за спину. Спокойно... Стреляйте! Раз!

Собачка нажата – раз! Борзятников боднул головой, кувырнулся. Дикий крик Усачева. Собачка нажата. Усачев на бегу с размаху пластом. Визг Наденьки.

– Скажите Протасову... – звенит похожий на стон выкрик Кэтти: – Скажите, что я...

Собачка нажата. Висок прострелен смертельно. Кэтти падает на спину. Большие глаза ее мокры, они широко распахнуты в небо. В небе безмолвие. Зубы блестят удивленной улыбкой. Руки раскинуты. Чрез мгновенье белые пальцы, вонзаясь в землю, загребают полные горсти хвой. Судорога, вздрог всего тела. Посвистывает бурундучок вдали. Голова Кэтти склоняется вправо к земле. Из виска на хвои тихонько струится кровь. Улыбки нет. Страшный оскал зубов. На мучительный взор натекает беспамятство.

– Вот... Догулялись... – силится встать на колени вислобрюхий офицер Усачев, каратель. И падает.

На столе Кэтти заказное письмо.

«Дорогая дочурка, – писал отец, полковой командир. – Спешу тебя порадовать. С 15 августа я получаю двухмесячный отпуск. Собирайся сюда, поедем вместе на Кавказ и в Крым. Ежели выдадут вперед на треть жалованье – можно махнуть за границу. Ты ликвидируй там все окончательно...» И т. д.

Письмо это прочел Протасов. Он же положил его Кэтти в гроб под подушку.

Чрез несколько дней приехала Нина Яковлевна. Она украсила свежую могилу подруги венком из роз. Стояла возле могилы на коленках и Верочка, лепетала:

– Зачем? Она такая душка. Я не хочу. Это нарочно. Я знаю, она женилась. Она уехала в Москву.