Николай Задорнов - Симода

– Пока вы не были в Хэда, тут много воды утекло! – отвечал Зеленой.

– Капитан может задать вам распеканцию, – заметил Шиллинг.

– Что вы! Наш капитан уже другой!

Тут раздался всеобщий восторженный крик. Большой петух был сбит маленьким рыжим соперником.

Юнкера велели японцам забирать петухов, и сборище стало расходиться. Обсуждались выигрыши. Четверо юнкеров бойко и бодро шагали в ногу одной шеренгой.

запел Лазарев.

подхватили его товарищи.

В отдалении четверо японских парней, держа в руках петухов, так же дружно шагали в ногу следом за юнкерами.

лихо запел фальцетом маленький паренек с шустреньким личиком.

Его товарищи, совершенно как юнкера, подхватили:

...– Получено радостное письмо из Симода, – рассказывал дома Гошкевич. – Почти поздравительное...

...– «Я ру бу ру», что это? – спрашивала Оюки у Алеши. Она еще украшала его комнату.

– А как же юнкер Урусов?

– Это ни-ше-во. Сюрюкети-сан не рубуру.

– Завтра вечером, Оюки, приходите опять на урок, – сказал Алеша, провожая ее до дома.

– Спасибо! – отозвалась Оюки и присела, как светская барышня, подхватив кимоно, как платье, и исчезла в воротах своего дома.

«Надо сшить ей европейское, с декольте, платье и бальные туфли», – подумал Алексей. Он умел шить сапоги, научил отец, требовавший, чтобы сыновья, помимо всего прочего, знали какое-нибудь ремесло.

Мело снег. В офицерском флигеле трещит печь. Явился капитан и прошелся по «каютам».

– Ваша Оюки мне вчера заявила, – сказал он Сибирцеву: – «Не рубуру Японию!»... Что она говорит! Это она купила петухов юнкерам и пробудила во всех азарт.

Сибирцев уже знал, что, вопреки уставу, все ставят на петухов, играют на деньги. Он смолчал.

– Все женские хитрости вашей влюбленной! – с оттенком легкого упрека заявил Степан Степанович и пошел дальше.

Пришел унтер-офицер Аввакумов.

– Послезавтра у японцев Новый год... Друг приглашает нас с Глухаревым... Дозволите ли, ваше благородие?

– Пожалуйста. Можно. Адмирал уже предупреждал... А как балки шестого размера?

...– Как она вас встретила, Алексей Николаевич! – воскликнул за ужином Зеленой. – Какой пассаж! Как иллюстрация угроз Степана Степановича...

Все засмеялись.

– Как говорят на флоте, поцелуй – это легкий бриз, – произнес мичман Михайлов, – признак, что скоро начнется качка...

– Сибирцев не терпит вульгарности, господа!

Леша смотрел серьезно, словно в мыслях занят другим.

– Она вас ждала, моя служанка, и надоела мне, все расспрашивая; едва появлялась в море лодка, а она сразу: «Ареса?» – рассказывал Урусов. – Мне это надоело. Я ей пригрозил: «Вот я пожалуюсь твоему отцу, он тебя посадит на хлеб и на воду...» Но ей хоть бы что... Какой-то выродок из японок...

– Да, это так! Они подсмеиваются давно, – ответил адмиралу Гошкевич. – Как бы это перевести... ну, я для них как белая ворона... среди офицеров. У них много есть обидных и насмешливых сравнений, я не хочу приводить.

– Да, я свидетель, хотя они не видели, что я на них смотрю и все понимаю. Я понял, они вас передразнивали... Поэтому, Осип Антонович, надевайте на себя мундир и эполеты, и я произвожу вас в чин капитан-лейтенанта, и тогда они будут держать язык за зубами. Чего не бывает с дипломатами. Ради дела богобоязненных и чадолюбивых священнослужителей и бывших семинаристов приходится переделывать в морских штаб-офицеров...

Осип Антонович надел перешитый для него мундир из американского. Высокий, светлый, в золотых эполетах и с оружием, отлично выглядел. После этого японцы окрестили его «человеком из породы хромоногих в мундире цвета хурмы».

На переходе из Симода Осип Антонович сильно подвернул ногу, оступившись на гнилой колодине, спрыгнул на камни в воду и теперь прихрамывал.

– Мундир дан Гошкевичу, чтобы с ним считались японцы, – говорил адмирал, сидя на красном храмовом кресле за красным столом и обращаясь к Константину Николаевичу. – Они лиц без должностей и без военного мундира не признают и не принимают, а в наших гражданских чинах разбираются как свинья в апельсинах, поэтому я дал ему военный чин, а с этим уж они будут считаться и даже проникнутся почтением и страхом к нашему милейшему Осипу Антоновичу.