Георгий Гулиа - Рембрандт

Лисбет вызвалась сопровождать брата, быть возле него даже на положении экономки. Это ее решение растрогало Рембрандта. Однако важнее было то, что и отец, и брат Адриан обещали всяческую помощь.

– Раз ты решился, – сказал отец, – будь настойчив до конца. Не пасуй.

– Я поддержу тебя, – сказал Адриан.

Его жена Антье согласно кивала.

Итак, вперед, на берега Амстела!

– Старина, – обращается Рембрандт с кушетки к Рембрандту на стене, – кажется, ты запамятовал доктора Тюлпа. А ведь он, его труп, его младшие коллеги повели тебя к вершине.

– Труп доктора Тюлпа?

– Не придирайся к словам. Я хотел сказать, что доктор Тюлп стоял у анатомического стола. А труп был некоего чудака, умудрившегося умереть прежде времени.

– Как это – умудрившегося?

– А так. Человек должен жить и жить. Жить, чтобы делать дело, которое ему предначертано. Доброе дело. А ежели нет – то, значит, чудак, который не сумел жить, сыграл в ящик, как говорят грузчики Роттердама.

– Так что же? Речь идет о твоем восхождении?

– Именно, старина, именно!

Из разговора в Гааге. Апрель, 1984 год.

— Знакомая с детства картина: восемь человек у трупа в анатомическом театре. Доктор Тюлп, известный амстердамский ученый, собрал своих коллег и говорит о врачевании. Не просто говорит, но показывает на трупе что и как. Кто не знает теперь «Анатомии доктора Тюлпа»? Картина писана в 1632 году, вскоре после переезда господина Рембрандта на берега Амстела, то есть в Амстердам…

– Простите, в чем заслуга доктора Тюлпа?

– Он нашел Рембрандта. Не без рекомендации Гюйгенса. И заказал ему групповой портрет. На свой риск. Он оценил талант Рембрандта. Разве этого мало?

– Но были «Анатомии» и прежде… Других мастеров,

– Были. Однако суть в том, что Рембрандт написал людей, преданных своему делу и желающих послужить человеку. Тюлп помог в этом благородном начинании. Он угадал, с кем имеет дело…

– Вот что, – сказал доктор Тюлп, помыв руки и беря с круглого столика предложенный ему бокал вина, – я не нахожу у вас воспаления. Слава богу! Однако прописываю вам постель, тепло в комнате и эту настойку, которую вы уже принимаете.

Константейн Гюйгенс надел халат, отороченный мехом, уселся в глубокое кресло.

– Кстати, вы можете проводить в кресле несколько часов, но остальное время – в постели, – продолжал доктор, оправляя резким жестом коротко остриженную бороду.

Гюйгенс пожаловался на боль в горле.

– Это от натужного кашля, – пояснил доктор. – Главное – нет воспаления. Жар спал. Это хороший признак.

– А как с чумой в городе? – спросил Гюйгенс.

– Идет на убыль. Вчера умерло двадцать пять. Сегодня я навестил пятерых. Думаю, что трое из них выживут… – Доктор успокоил больного: – Перед тем как явиться к вам, я выкупался, сменил одежду, окурил себя как следует. Ванна с уксусом – хорошее предохранительное средство.

– Какие еще новости?

– Особенно никаких! Да! – доктор оживился. – Помните, вы говорили мне о некоем молодом мастере ван Рейне? Ван Рейне из Лейдена.

Гюйгенс на минуту задумался.

– Разумеется! – вспомнил он. – Это единственный достойный внимания живописец в Лейдене. Сваненбюрг постарел, однако и в более молодые годы был посредственным мастером.

– Так вот, господин Гюйгенс, ваш молодой живописец обретается здесь, в Амстердаме. Он поселился на Блумграхт, недалеко от Западной церкви. У него своя мастерская и даже свои ученики.

Господин Гюйгенс сказал, что видел художника в его неказистой мастерской близ Рейна. Сначала подумалось, что тщеславный мельник, отец художника, решил взойти на более высокую социальную ступень. Однако выяснилось, что это совсем не так.

– А как? – поинтересовался доктор.

– Все оказалось проще. Дело в том, господин Тюлп, что отец художника, сказанный мельник, хотел отличить свой помол солода от других. Его фантазия не шла далее ближайшей реки. И он написал на своих мешках свое имя с прибавлением «ван Рейн». Если бы рядом текла река Амстел, он стал бы «ван Амстел». Только и всего!

– Любопытно… Так вот, господин Гюйгенс, мне рекомендовали его как талантливого художника.

– Кто же?

– Кажется, молодой торговец картинами Эйленбюрг. А может, доктор Бонус. А вот почему Бонус – я не припомню. Наверное, все-таки Эйленбюрг. Такой услужливый, ловкий торговец. И живописец к тому же.

– Если даже он ловок, – сказал Гюйгенс, – здесь нет никакого обмана. Если, разумеется, этот самый ван Рейн не пошел вспять в своем развитии. Но даже один его шаг вперед – это движение в хорошем направлении. Не удивлюсь, если он прославится на весь Амстердам. Да, да, я не шучу!