Георгий Гулиа - Рембрандт

Лисбет не удержалась от колкости:

– А Рембрандт молчит…

– Что же мне говорить? – Рембрандт ни на кого не смотрел, в свою тарелку уставился.

Адриан не одобрил поведение младшей сестры. Все уже сказано, и достаточно ясно. О чем может быть разговор? Только ради разговора? Рембрандт должен учиться. Это давно решено. И возвращаться к этому не следует.

– Он учится рисованию? – с невинным видом спросила Лисбет.

Отец и Адриан вопросительно уставились на Рембрандта. Эти простые люди, преданные своему делу и верные своему слову, полагали, что каждый говорит правду, и только правду. Говорит то, о чем думает, и не кривит душой.

– Ты хочешь сказать что-нибудь, Рембрандт? – Отец говорил жестко.

– Нет, ничего.

– Совсем ничего? – вопросил Адриан.

– Пока ничего.

Вроде бы все предельно ясно.

Мать сказала хриплым, простуженным голосом:

– Сейчас сказать ему нечего. И не надо. Ежели что и придется – скажет в свое время. Правда?

Рембрандт молча кивнул.

– Вот видите, он же ничего не говорит. Он слушает, как и подобает доброму сыну и брату. Слышишь, Лисбет? И перестань задавать дурацкие вопросы!

Лисбет прикусила язычок.

– Схожу на мельницу, – сказал Хармен Герритс. И встал из-за стола, шумно отодвигая скамью.

Рембрандт молча доедал обед.

Яну Ливенсу Рембрандт сообщил очень коротко:

– Брат свалился с лестницы.

– Он был пьян?

– Нет.

– Ему плохо, что ли?

– На всю жизнь калека. – Больше ничего не добавил к своему сообщению Рембрандт. Он запомнил слова одного мельника: никого особенно не волнуют твои несчастья, поменьше распространяйся о них. У каждого своя беда на гряде.

Ян Ливенс спросил:

– Мы пойдем к мастеру Сваненбюргу?

– Может быть.

– Сегодня?

– Это к спеху?

– Нет.

– Тогда пройдемся по Хаарлеммерстраат.

– К этой красотке?

– Может быть, – пробормотал Рембрандт и убыстрил шаг.

Тот дом стоял слева. И окно находилось слева, если смотреть на дом с противоположного тротуара. Рембрандт пошел медленнее, скосил взгляд.

– Занавески… – сказал Ливенс. – Птички нет дома…

Да, похоже, их плотно сдвинули. Чистенькие, кремового цвета занавески.

И Рембрандт бросился вперед как угорелый.

– Ты что? – попытался остановить друга Ливенс.

Но куда там! Рембрандт бежал стремглав.

В конце улицы – довольно длинной – Рембрандт сказал:

– А можно к мастеру сегодня?

– Я же предлагал.

– В университет я больше не ходок. Довольно с меня всяческой премудрости.

Ян Ливенс поддержал его в этом важном решении. Он сказал:

– В таких случаях говорят: жребий брошен.

– Да, брошен, Ян. Если даже и допускаю ошибку.

– Что скажут домашние? Ты с ними советовался?

– Нет.

– Так как же?

– Веди меня к нему! Посмотрим, что он скажет.

– Надо взять с собой тетради. Все до одной.

– Я вырву чепуховые рисунки.

– Оставь все.

– Я вырву дурацкие зарисовки.

– Ты упрям, как восточный осел.

– Возможно. Но я все-таки сожгу всякую дребедень. Чтобы не позориться.

– У мастера верный глаз.

– Тем более вырву. Сожгу. И пепел развею… Где он живет?

– Недалеко от церкви. В двух шагах от университета.

– Он стар?

– Не очень. Наверное, под пятьдесят. У него жена Фьоретта. Итальянка.

Он шел рядом с Ливенсом и думал о своих домашних. Как они отнесутся к его решению? Ведь жребий брошен! Не в его нраве отступать… Университет оставит. Это как пить дать. Три года вовсе не потеряны. Но дальше? Извините! Жизненная дорога совершает крутой поворот. Здесь уже так: или – с головой в рисование, в живопись, в офорт, или – бросай все, забудь о карандаше и тетрадях и садись за латынь. Учи Аристотеля и Эразма, читай Цицерона и Овидия… Немного страшновато, конечно, при мысли о том, что скажут родные. Как поведут себя отец и Адриан. И не столько отец, сколько Адриан, на которого теперь ложится вся тяжесть в семье.

И все же… Если Сваненбюрг откажется от нового ученика – придется поискать другого учителя. Если ему откажут в поддержке отец и Адриан – найдет другой выход. Он отыщет кусок хлеба и стакан воды, но от принятого решения не откажется. Нет и не будет у него другой жизни, кроме как мастера цеха Живописцев. Дорога уже пошла прямо и никуда не свернет…

Он говорит Ливенсу:

– Господин Сваненбюрг строг?

– Очень. Но и справедлив. Он требует неукоснительного послушания.

– Зачем ему это?

– Чтобы из учеников вышел толк.

– Это хорошо!

– У него приветливая жена. Она жалеет учеников.