Андре Шварц-Барт - Последний из праведников [Le Dernier des Justes]

— Евреи! — закричал господин Геек. — Если я отдаю приказ классу, это значит, что он относится только к ученикам арийского происхождения, а не к их гостям.

За этим вступлением последовала путаная и грозная речь. Оставаясь в позе военачальника, господин Геек на сей раз обращался к «еврейским гостям». Последним надлежит знать, что он всегда найдет способ дать им понять, что имеет в виду их. Например, начнет фразу с обращения к какому-нибудь животному.

Пересадив «гостей» в последний ряд и оставив между ними и арийцами пустые парты, господин Геек испустил глубокий вздох облегчения, который совпал со взрывом хохота представителей гитлерюгенд . Наконец, вновь приняв важную осанку, он открыл ученикам арийского происхождения горькую истину: прежний учитель всех объевреил, поэтому в той или иной степени у господина Геека на подозрении находятся все. Он лично считает, что в жилах… или «в другом месте»… у господина Кремера течет примесь еврейской крови, ибо чистокровный немец не станет связываться с жидовским отребьем. Час евреев пробил, стелится по земле погребальный звон; настает час чистокровных немцев, звон победы раздается в небесах; в набат ударил тот, кому мы обязаны всем: Адольф Гитлер. К тому же не затем сюда приходят дети, чтобы забавляться учебой, а затем они сюда приходят, чтобы как следует подготовить почву, на которой пышным цветом взойдет величие Родины; ибо наступит день, когда, сменив перо на штык…

Тут господин Геек запнулся. Ученики в первом ряду видели, как он побледнел.

— В тот день, значит, — с трудом начал он снова, — вы станете настоящими мужчинами!

Тонкая усмешка тронула его губы, и загорелись вдруг маленькие бесцветные глазки.

— Эй, ты, толстый, — грубо сказал он, показывая рукой на дальние ряды. — Да-да, ты. Тебя как зовут?

— Симон Котковский, сударь, — ответил робкий голос.

— Еврей Симон Котковский, сюда! — описала в воздухе дугу сверкающая линейка господина Геека и застыла точно против того места, куда полагалось стать еврею.

Благодушный, меланхоличный Симон Котковский, утопая в жировом изобилии, подошел к доске. Форма его типично еврейского носа настолько поразила господина Геека, что он сделал ее предметом своей первой лекции. Однако сравнительный анализ «типологических особенностей», биополитический комментарий и сарказмы лектора, казалось, отскакивали от мягкой эпидермы Симона Котковского с каким-то даже звоном…

— Еврей, — пробормотал под конец господин Геек, — все вы, и ты в том числе, боретесь за мировое господство. Верно?

— Не знаю, сударь, — решительно ответил обвиняемый.

Сложенные руки, веселое пузо и вьющиеся волосы на низком лбу являли собой воплощение полной неосведомленности. Нос, напоминающий в профиль рыбью морду (а по слонам господина Геека, — ястребиный клюв), поднялся вверх (видимо, от любопытства) и нерешительно опустился снова.

— Слыхали? — сказал тихонько господин Геек. — Он говорит, что не знает… Эх, еврей, еврей! Германия — ваш злейший враг, верно? — продолжал он, наклонившись к мальчику, словно желая подчеркнуть доверительный характер беседы.

— Нет… нет…

— Еврейчик, еврейчик, ну, как тебе поверить, сам скажи, а?

— Я говорю правду, сударь, — испуганно ответил Симон.

— А что, разве сила евреев уже не в гибкости их хребта? — продолжал господин Геек, видимо, не расслышав ответа.

И, поскольку Симон Котковский молчал, господин Геек, приняв чрезвычайно торжественный вид, сказал срывающимся от волнения (как догадывались ученики) голосом:

— Послушай, еврейчик, вот ты еще ребенок, скажи-ка нам, что вы сделаете немцам, если… (тут голос господина Геека от страха стал визгливым), если… упаси, Господи, мы окажемся побежденными в этой борьбе не на жизнь, а на смерть? Что вы с нами сделаете, а?

Еврейский мальчик, как зачарованный, включился в эту игру: все его боятся, и титаническая борьба евреев с бедными немцами кончается поражением последних…

— Мы ничего вам не сделаем, господин учитель, ничего… — ответил Симон с готовностью и со страхом.

Гееку хотелось показать перед всем классом, какой непоправимый вред причинил этот Кремер. Унтер-офицер германской армии, недавно получивший место учителя, он считал, что оздоровление класса — задача вполне достойная для человека, который в прошлом расчищал траншеи. С восьми до десяти утра он блистательно разрешил все не разрешенные до него проблемы, и только вопрос с пением подкачал: оказался гораздо сложнее, чем можно было ожидать…