Андре Шварц-Барт - Последний из праведников [Le Dernier des Justes]

— Может быть. Только у нас их нет, — улыбнулась она ему так робко, что и без того чувствовавший себя неловко Эрни теперь совсем потерял голову от сострадания.

— А нужен рожок клиенту, хотел штаны он… а я открыл дверь… — лепетал он. — Честное слово, правда, — перешел он на самый мелодичный тон, улыбаясь сквозь слезы.

Он хотел успокоить девочку, но вместо этого еще больше ее напугал. «Ей ничего не известно о рожках, она про них и не слышала…» А она все отступала назад, в тень полок, и ее почти уже не было видно. «Может, она принимает меня за сумасшедшего или за вора?» — пришла на ум Праведнику тягостная догадка, и он решил отступить.

Отходя, он старался вразумительно объяснить, что такое рожок и для чего он обычно служит. Увлекшись объяснениями и желая подкрепить их наглядным примером. Ангелок снял сандалию, приложил два пальца к внутренней стороне задника и точно изобразил, как нужно пользоваться рожком.

— Вот и все, — заключил он и распрямился.

Вид девочки привел его в ужас. Перепуганная его несообразным поведением, она совсем прижалась к полке с сахаром и щипала себя за щеку.

— Я уже ухожу, — сказал Эрни.

Держа в здоровой руке сандалию, а перебинтованную неся перед собой, он снова направился к прилавку, исключительно затем, чтобы объяснить несчастной свое намерение уйти как можно скорее. Но по мере приближения к этому клубочку страха Эрни чувствовал, что сверхъестественным образом увеличивается: ноги уже касаются четырех углов лавки, а голова достает до потолка. «Нет, нет, не хочу, не надо…»

В этот момент девочка прижала ладони к щекам, открыла рот, взяла дыхание и заорала что было сил.

В проеме задней двери появилось существо, при виде которого бросало в дрожь. На губах набух толстый слой помады, дуги бровей были размазаны до самых висков и совсем вдавили в скулы блестящие, как пуговицы, глаза; бесчисленные бигуди с розовыми бантиками разделили копну волос на мелкие кудельки и тяжело повисли вдоль лоснящихся от крема щек: мадам как раз занималась туалетом. Окинув сцену разъяренным взглядом, она бросилась к Эрни. Тот философски закрыл глаза.

Когда, оправившись от удара, он смог их снова открыть, он увидел перед собой лишь толстый зад лавочницы.

— Что он тебе сделал? — пронзительно орала она.

Все еще прижимаясь к полке, девочка внимательно смотрела на жалобное лицо маленького еврея, но никак не могла обнаружить в нем ничего пугающего и понять, что ее привело только что в такой ужас. Наконец она перевела взгляд на разъяренное лицо матери и на сей раз заорала от вполне оправданного страха.

— Ага, все ясно, — важно заявила лавочница и, повернувшись на высоких каблуках, схватила Эрни за шиворот и, как котенка, поволокла на улицу.

— Ах ты, развратник паршивый! — торжествующе вопила она.

Погрузившись в скорбную мечту, Эрни беспокоился лишь о том, как бы не потерять сандалию. В остальном он отныне был целиком в руках взрослых, потому что чувствовал свою невообразимую малость.

Барышня Блюменталь высунулась из окна второго этажа: на тротуаре под фонарем бушевала целая куча домашних хозяек. Одна из них, в бигуди и в цветастом пеньюаре, орала во всю глотку: «Жид, жид, жид!». Так и есть — лавочница. Она колотила по тротуару каким-то бесчувственным предметом. Вся сцена вписывалась в конус тусклого света. Между двумя содрогающимися спинами барышня Блюменталь узнала знакомый локон, который тут же скрылся, как юркнувшая в пучок водорослей рыбка. В ту же секунду она забыла о себе, о своей застенчивости, о своей слабости и очутилась на улице, разрезая клинками локтей бушующую толпу — даром, что на нее всегда смотрели как на пустое место.

Добравшись до Эрни, она одним махом вырвала его из рук лавочницы и, недолго думая, удрала. Она прижала ребенка к своей тощей груди. Все ее существо выражало такое отчаяние и вместе с тем такую решимость, что ни у кого из женщин не хватило духу помешать ей уйти.

Минутой позже появилась Муттер Юдифь. Толпа расступилась, давая ей дорогу: размеры Муттер Юдифи внушали уважение. Женщины с Ригенштрассе не всегда ограничивались словесными поединками, и характер самой обычной ссоры определялся габаритами противницы, ее дородностью или ее свирепостью, если она была худа. Лавочница была известная всей улице драчунья. Муттер Юдифь не имела этой славы. Но ее размеры, кошачье лицо и непреклонность устремленного на лавочницу взгляда заставляли предвкушать многое.