Андре Шварц-Барт - Последний из праведников [Le Dernier des Justes]

— Я останусь с тобой, — сказал ему Эрни серьезно.

— Теперь «они» уже не придут, — сказал Паулюс Вишняк.

— Конечно, — сказал Мориц. — Им же не послали приглашения, так что «они» постесняются…

Носком ботинка он рассеянно вычерчивал шестиконечную звезду возле тумбы, на которую уселся верхом. Остальные дежурные сидели на корточках в тени двух других тумб. Из-за высокой стены сюда неслись обрывки молитвы на иврите. Молитва могла заглушить другие звуки и помешать дежурным вовремя заметить опасность, но Эрни казалось, что, таинственно сливаясь в высшую гармонию с голубым небом, с яркой желтизной залитых солнцем фасадов, с тенистой листвой, она охраняет грезящий под солнцем мир. Словно здесь, у входа в тупик, не настороженные мальчишки, посвистывающие иногда от беспокойства, а сам Бог заботится о молящихся.

Паулюс Вишняк утер со лба пот и начал снова:

— Если бы эти скоты задумали прийти, они давно были бы уже здесь. Чего им ждать! Если уж они решили сделать это сегодня… Не торчи хотя бы на тумбе! — огрызнулся он на Морица, который продолжал старательно вычерчивать шестиконечные звезды. — Тебя же с улицы видно!

Тяжелое лицо Морица передернулось, и он холодно процедил:

— Ну и что? Они видят нас, мы видим их, прячемся во двор, как крысы, — все это идиотизм, особенно эта затея сторожить вход.

Он яростно сплюнул и вдруг заметил Эрни, который стоял как вкопанный за его тумбой с самого начала дежурства.

— Ты все еще здесь, малявка? — скривился Мориц. — Надо же! Еще один герой!

Эрни посмотрел на перекошенное лицо брата.

— Сегодня все герои, — ехидно заметил Паулюс. — Ты же знаешь, что всем зачтется перед Богом сегодняшний день: рабби поклялся, что зачтется.

— А я вам клянусь, что это идиотизм, — ответил Мориц устало. — Зачем упорствовать, когда мы больше не имеем права даже запереть синагогу? Ну и разошлись бы молиться по домам. Как же! Разве такое простое решение достойно еврея? Дорогие братья, — прошепелявил он, надув щеки и стараясь подражать раввину. — Преследования усиливаются, но наши сердца не ослабевают. Прогнать нас из божьего дома они могут, но пусть не ждут, чтобы мы из него ушли сами.

— Теперь не до шуток, — вмешался самый старший из дежурных, почти юноша, который все время посасывал мокрый от пота кончик уса. — С малышами и женщинами может получиться, как в Берлине.

— Как в Берлине? — пронзительным от волнения голосом закричал Эрни, обводя взглядом дежурных, которые вдруг стали отводить глаза в сторону. — А что с ними было в Берлине?

— Нет, ничего, — успокоил его Мориц, но тут же, к удивлению Эрни, яростно спрыгнул с тумбы.

Воинственное лицо пылало гневом. Широко расставив ноги в роскошных штанах из синей саржи, он хлопнул кулаком по раскрытой ладони и заорал:

— Дали бы мне только пистолет! Паф — и готово!

— А мне, — хитро прищурив глаза, сказал Паулюс Вишняк, — пусть дадут миллиард, всего один миллиардик, понимаешь?

Приподняв очки, он наслаждался выжидательным молчанием слушателей, но вдруг, побагровев, согнулся пополам.

— Я их куплю! — едва выговорил он. — Всех до единого куплю!

— Ловко придумано, — проговорил старший и отвернулся. — Дети! Что с ними разговаривать!

Морин снова влез на тумбу и уперся руками в колени, поверх аккуратно закатанных штанов. Два велосипедиста пересекли улицу, не взглянув на поющую синагогу. Сталь колес вспыхивала яркими блестками в воздухе между платанами. Высоко в небе кружили вороны, словно и они чего-то ожидали, предвкушая удовольствие от предстоящего зрелища, которого вдруг безумно испугался Эрни. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этот мир, и в отчаянии сказал себе: «Бог не здесь. Он нас оставил…»

Картавый голос Морица вернул его в этот мир:

— А ты что хочешь получить? Ножницы? Разрезать «их» пополам, чтоб стали твоего роста? Хорошо тебе, счастливчик, ты маленький, а мне вечно приходится драться. Бывают дни, когда я с удовольствием заключил бы с «ними» мир.

— А «они», значит, не хотят его заключать? — сказал Паулюс Вишняк и, подойдя к Морицу, похлопал его по плечу с видом заговорщика.

— Не хотят! — признался Мориц и вдруг добавил серьезно: — А мне начинает надоедать драка. С меня хватит. Кроме шуток…

— Так ты еще ходишь в школу? — удивился старший.

— Я уже в последнем классе, — наивно выпятил грудь Мориц. — Мне только четырнадцать лет. Правда, мне можно дать больше? Раньше я ужасно любил драться.