Андре Шварц-Барт - Последний из праведников [Le Dernier des Justes]

Голда сидела, обхватив голову руками, на самом краю койки и не слышала, как он подошел. Эрни дотронулся до ее красной куртки, будто хотел убедиться, что это не сон, и тогда только она подняла лицо, вспухшее от клопиных укусов, осунувшееся, исхудавшее, пожелтевшее. Голда зажала рот руками, чтобы не закричать. Руки были отморожены, покрыты синими пятнами. Эрни сел возле нее и расплакался. Когда он смог снова посмотреть на Голду, он увидел, что она разглядывает его печальными глазами без слез с тем особым равнодушием, которое характерно для всех заключенных.

— И ты здесь? — произнесла она холодно.

— А родители где? — спросил Эрни.

— Давно уехали. В Пичипой.

Эрни в отчаянии сжимал ее посиневшие от холода руки, но она не обращала на это никакого внимания.

— Давно ты сюда попал? — вежливо осведомилась она и, не дожидаясь ответа, тем же бесцветным голосом продолжала: — Я с трудом узнала тебя. Бедняжка, можно подумать, что тебя машина переехала. Только глаза и остались. Ну, а меня как ты находишь? Все еще красивой?

— Голда, Голда, — сказал Эрни.

Немного поодаль от них начали собираться любопытные. С верхней койки свесилась чья-то лохматая голова. Голда уныло ответила.

— Нет больше Голды. Здесь каждый сам за себя. Но я, конечно, рада тебе. Не думай, что…

— Может, ты голодна? — перебил ее Эрни.

Она на него растерянно посмотрела, и в глазах у нее появилось что-то осмысленное.

— Подожди, — сказал Эрни, вставая.

Он шутливо потрепал Голду по синему носу, и ему удалось добраться до дверей так, чтобы никто не заметил, какая страшная слабость подкосила его ноги. Но во дворе на ледяном ветру он схватился за живот и согнулся в три погибели от сильных резей, которые у него теперь часто бывали после дизентерии. И все-таки, несмотря ни на что, он почувствовал странное успокоение: ему казалось, что отныне ни люди, ни обстоятельства, которые делают с людьми все что угодно, никогда уже не смогут выбросить его за борт еврейского ковчега, где с той самой минуты, как он попал в изолятор, у него возникло ощущение, будто его поддерживают незримые тени близких: где несколько минут назад он смог наяву коснуться пальцев Голды. Неважно, что она стала уродливой, раздражительной и безразличной к прошлому. Он бодро приподнял одеяло на своей койке и нашел нетронутый ломтик хлеба с витаминными таблетками. Изобразив улыбку, он самым естественным тоном спросил ближайших соседей, не подарит ли ему кто-нибудь кусочек шоколаду или что-нибудь другое из сладостей «для сердца». Соседи в негодовании отвернулись.

— Вы совершенно правы, — сказал на идиш один из игравших в карты, — он невыносимо смешон.

— Но я же не для себя прошу! — чуть не заплакал Эрни. — Клянусь вам, мне нужно дать это другому человеку.

Смех усилился. В мгновенье ока вся комната узнала о новой выходке Придурка. Однако лежавший на соседней койке мужчина с седыми висками запустил руку в потайную дыру, проделанную в матраце, и вытащил оттуда футляр из-под очков, в котором были спрятаны два кусочка сахару и несколько леденцов. Он высыпал содержимое футляра себе на руку, подумал немного, положил один леденец обратно, подтянулся к Эрни, который согнулся под градом насмешек, и с улыбкой протянул ему свое маленькое состояние.

— Брат мой, — прошептал он с едва уловимым оттенком сожаления в голосе, — прав ты, а не они: очень важно давать… — Он сделал паузу и улыбнулся смелее, — …когда у самого ничего нет.

Эрни сразу догадался, что в его отсутствие произошло что-то связанное с ним. Несколько женщин, поджидавших его на площадке, по-дружески внимательно вглядывались в него печальными глазами. Одна из них — коротышка в капюшоне — вытащила руки из-под одеяла, наброшенного на плечи как пелерина, горячо зааплодировала и даже нелепо выкрикнула: «Браво!». Вслед за ней таинственно заулыбались и остальные. Однако в их странном поведении Эрни не учуял никакого подвоха и прошел в комнату. Тут-то его и ожидал сюрприз. Вокруг разряженной Голды стрекотала стайка женщин, одна из которых усердно красила ей губы. При его приближении они разбежались в разные стороны. Женщины с соседних коек тоже ушли в дальний угол, и Голда, накрашенная и растрепанная, осталась одна, посреди прохода. Когда она увидела ломтик черного хлеба и сладости, которые Эрни прижимал к себе, у нее так заблестели глаза, что она снова сделалась красивой. Взяв Эрни за палец, Голда усадила его на койку и, пока он молча и аккуратно стирал с нее послюненным носовым платком косметику, она все сокрушалась: